Синклер Льюис - Капкан

Полчаса спустя Вудбери соизволил разбудить его, чтобы сообщить, что идет дождь.

В пять утра вылезли из палатки в дождевиках, проглотили по чашке горького кофе, пожевали мокрой свинины. Нервы у обоих плясали, но Ральф постарался — как ему казалось, успешно — говорить уравновешенно и миролюбиво:

— Придется, видимо, денек переждать здесь.

— Переждать? — отозвался Вудбери. — Здесь, на склоне? Сидеть в грязи? Черта с два! Моментально сниматься, и, пока не отыщем более или менее укрытую стоянку, никаких привалов.

Дождь, судя по всему, зарядил на целый день. Снялись с бивака молча. Индейцы, неся на плечах перевернутые лодки, рысцой затрусили по чавкающей мшистой тропе сквозь мокрые папоротники у подножия тополей и берез, рядом с клокочущим порогом. Ральф, по заведенному обычаю, снарядился в путь с одним дробовиком и рыболовной снастью. В другое время Вудбери поступил бы так же, но сегодня ему приспичило проявлять деловое рвение и отравлять всем жизнь. Он навьючил на себя столько чемоданов и ящиков с провиантом, что в конце концов потерял равновесие и два ящика уронил. Тогда он попробовал приладить их к налобной лямке, но не сумел. Ральф сосредоточенно взирал на него телячьими глазами.

— Не можешь подсобить с грузом, да еще в такой день, — гаркнул Вудбери, — так хоть бы ящик подал, чем стоять дурак дураком!

— Слушай, заткнись ты! — Такого бешеного окрика Ральф не слышал от себя много лет. Но он сразу же пожалел, что сорвался. — Да я — пожалуйста, — промямлил он, и Вудбери гордо принял на свои могучие плечи по меньшей мере треть той ноши, с которой обычно шагает рядовой индеец во время пешего перехода. А пристыженный Ральф, помимо дробовика и рыболовной снасти, захватил и свой рюкзак.

С первых же шагов он страдал под тяжестью груза, точно мученик на костре.

А Вудбери, ковыляя впереди него по мокрой тропе, в зеленой мгле под плачущими деревьями, продолжал зычно читать наставления:

— Само собой, индейцам положено на нас работать, да ведь бывает, подойдет такой момент, что в одиночку им всего не одолеть. Взять хотя бы сегодня. Кругом — дождь, тут, знай, шевелись, если хочешь добраться до приличного места и расположиться поудобней. Казалось бы, даже такого маменькина сыночка, как ты, и то проймет: засучи рукава и берись, выручай. Тоже ведь не скоты рабочие, между прочим, такие же люди, как твоя милость! Может, и не состоят в Йельском клубе, не ходят в таких дорогих, таких распрекрасных диагоналевых штанах и насчет музыки не умеют так красиво врать — но, дьявольщина, есть же и у них какие-то права! К слову сказать, не знаю, отчего бы тебе вообще не принимать хоть мало-мальское участие в работе. А то сидит себе в сторонке, понимаешь, думает, умней его нет на свете…

— Я делаю ровно столько же, сколько и ты!

— Ах во-он оно что! Как бы не так! Нет, вы только подумайте! Да у меня с одним мотором сколько мороки! Ведь целиком все на мне: и заливай, и прочищай, и работай на нем с утра до ночи! Когда-то еще выпадет минутка посидеть да понежиться вроде тебя… Нет, это надо же набраться нахальства!

Оттого, что это была чистая правда, Ральфу не стало легче; он лишь прикусил язык.

Господи, да он же только и глядел, за что бы взяться, но не хватало сил, сноровки. Что для него на пешей тропе — непосильная тяжесть, для привычных индейцев — пустяк, пушинка. Для него грести-мука мученическая, для них — забава. Как-то нелепо выбиваться из сил во время «увеселительной поездки», тем более что и проводникам от этого не стало бы намного легче.

Можно подумать, будто они и так не бездельничают всласть, когда лодки идут на моторе…

И в конце концов им же за это платят…

Гак рассуждал он сам с собою, то горестно, то запальчиво, пока они брели по тропе, и сбрасывали поклажу, и возвращались за новой. И все это время Вудбери, не умолкая, брюзжал на него, на индейцев, на дождь и даже, будто внезапно усмотрев в этом несправедливость и подвох, припомнил рыбину, что третьего дня сорвалась у него с крючка.

Дождь лил не переставая, с недобрым упорством. Погрузились на байдарки и тронулись вверх по реке на моторе, не меняя скорости, мимо задернутых сеткой дождя скалистых берегов, поросших сосной и тополем. Неласковые, безлюдные места: ни величавых гор, ни озерного раздолья. Ральфу в его клеенчатом дождевике и рыбацкой шляпе было довольно сухо, но сама лодка настолько пропиталась влагой, что, казалось, сырость добирается сквозь непромокаемую одежду до его удрученной души. Индейцы накрыли груз своей тяжелой брезентовой палаткой, но и брезент уже промок. Вода маслянистыми лужицами собиралась в складках материи, просачивалась насквозь. Чтобы немного согреться, Ральф натянул себе на грудь край набрякшего, холодного полотнища. Он исполнился завистливого уважения к выдержке и терпению индейцев. Они до того промокли, что дальше уж было некуда, и, даже не прикрываясь этим противным брезентом, сидели недвижно, нахохлившись, с ничего не выражающими лицами.