Чарльз Диккенс - Признание конторщика

Бѣдный Томъ Лотонъ! мнѣ казалось, что онъ нѣсколько разъ взглядывалъ на меня съ замѣтнымъ безпокойствомъ. Ни одно существо на всей землѣ не любило меня такъ искренно, какъ Томъ. Правда, я сдѣлалъ ему нѣсколько благодѣяній, но я часто дѣлалъ ихъ и другимъ, только другіе очень скоро позабыли имъ. Благодарность Тома обратилась въ искреннюю привязанность ко мнѣ, и онъ, находясь почти каждый день со мной, не пропускалъ случая выказать ее. Томъ Лотонъ былъ прекрасный молодой человѣкъ и большой фаворитъ вашей ключницы, которая частенько говаривала, что «она любитъ его за любовь его къ матери, и что онъ былъ точь-въ-точь такимъ, какимъ былъ бы сынъ ея, еслибъ смерть не похитила его.» Томъ любилъ чтеніе, и когда писалъ стихи и дарилъ ихъ своимъ друзьямъ, переписавъ сначала четкимъ почеркомъ. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ онъ былъ очень острый малый, но ужь зато въ другихъ простота его доходила до ребячества. Характеръ его былъ самый скромный и самый добрый, что извѣстно было лажа дѣтямъ. Никакія шутки, ни даже насмѣшки, не вызывали на лицо его и малѣйшей тѣни неудовольствія.

Тому предстояло пронести канунъ Рождества вмѣстѣ съ вами я, по принятому обыкновенію, приготовлять тосты и разливать эль; поэтому, когда кончилась раздача подарковъ, онъ оставилъ меня и побѣжалъ домой — переодѣться для предстоящаго случая. Я же еще стоялъ задумавшись подлѣ конторки, пока короткій зимній день не замѣнился вечеромъ. Вошла Люси и позвала меня, объявивъ, что чай поданъ на столъ.

— Мы думали, что вы заснули, сказала она. — Мистеръ Лотонъ пришелъ.

Мы расположились въ старинной гостиной, вокругъ яркаго огня, между тѣмъ какъ Люси приготовляла чай. Она приготовила бы и тосты; но Томъ сказалъ, что онъ лучше позволитъ ослѣпить себя, нежели уступитъ ей это занятіе. Пришла наша ключница; спустя немного, пришелъ старый рѣзчикъ съ маленькой дочерью. Мы просидѣли до полночи. Рѣзчикъ разсказалъ нѣсколько анекдотовъ про знакомыхъ моего отца, а Томъ разсказалъ исторію про какое-то привидѣніе; которую слушали съ замираніемъ сердца и притаивъ дыханіе, пока не открылось, что все это былъ сонъ. Одинъ только я чувствовалъ внутреннее безпокойство и говорилъ очень мало. Помнится даже, что на какое-то замѣчаніе рѣзчика и отвѣтилъ довольно рѣзко. Онъ погладилъ Люси по головкѣ и выразилъ свое предположеніе, что она скоро выдетъ замужъ и покинетъ насъ, стариковъ. Я не могъ перенести мысли, что она покинетъ насъ, хотя и былъ убѣжденъ, что рано или поздно, но это должно случиться. Люси никогда еще не казалась мнѣ такою интересною, какъ въ этотъ вечеръ. Маленькая дѣвочка, утомленная игрой, задремала, склонивъ головку свою на колѣни Люси; и когда Люси говорила съ вами, рука ея была опутана шелковистыми кудрями ребенка. Я пристально смотрѣлъ на все и жадно ловилъ каждое ея слово. Едва только Люси замолкала, какъ безпокойство мое возвращалось. Тщетно старался я раздѣлять ихъ непринужденную веселость. Мнѣ хотѣлось остаться одному,

Въ ту ночь, когда я сидѣлъ въ своей маленькой спальнѣ, и все еще думалъ о Люси. Голосъ ея все еще звучалъ въ моихъ устахъ; я закрывалъ глаза, и Люси рисовалась передо мной, съ ея кроткимъ прелестнымъ личикомъ, и золотымъ маленькимъ медальономъ, повѣшеннымъ на ея мраморной шейкѣ. Я заснулъ, и во снѣ мнѣ представлялась одна только Люси. Я проснулся — и, въ ожиданія разсвѣта, все еще думалъ о ней. Такимъ образомъ прошли наши Святки. Иногда во мнѣ рождалось довольно пріятное чувство; а иногда я почти желалъ никогда не видѣть ее. Безпокойство и тоска не покидали меня; о чемъ я безпокоился, о чемъ тосковалъ, — рѣшительно не знаю. Я сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ, — совершенно не тѣмъ, какимъ я былъ не звавши ее.

Наконецъ, когда я пересталъ скрывать отъ себя, что любилъ ее пламенно и нѣжно, — пламеннѣе, чѣмъ кто нибудь могъ любить, — я началъ сильно тревожиться. Я зналъ, что сказали бы другіе, еслибъ узнали про мою любовь. Люси имѣла небольшое состояніе, а я не имѣлъ ничего, и, что еще хуже, мнѣ было сорокъ-пять лѣтъ, а ей только минуло двадцать. Кромѣ того я былъ ея опекуномъ; умирающій отецъ Люси поручалъ ее моему попеченію, въ полной увѣренности, что если она попала подъ мою защиту, то я стану дѣйствовать въ ея пользу, такъ же, какъ и самъ онъ, оставаясь въ живыхъ, дѣйствовалъ бы. Я зналъ, что былъ бы ревнивъ, сердитъ со всякимъ, кто только обнаружилъ бы къ ней хотя малѣйшее расположеніе. Но при всемъ томъ я спрашивалъ самого себя: неужели мнѣ должно удалять отъ нея того, что могъ бы сдѣлать ее счастливою, кто полюбилъ бы ее какъ я любилъ, и, кромѣ того, по своей молодости и привычкамъ, гораздо больше нравился бы ей? Еслибъ даже случайно я и пріобрѣлъ ея расположеніе, неужели люди не сказали бы, что я несправедливо употребилъ вліяніе моей власти надъ ней, или что я нарочно держалъ ее взаперти отъ общества, такъ что Люси, въ совершенномъ невѣдѣніи о жизни, ошибочно приняла чувство уваженія за болѣе сильное чувство души? Мало этого: справедливо ли было бы съ моей стороны, еслибъ я, откинувъ всѣ людскія предположенія, взялъ бы за себя молодую и прелестную дѣвицу и навсегда заперъ бы ее въ угрюмомъ вашемъ домѣ, уничтожилъ бы въ ней природную ея веселость и постепенно пріучилъ бы ее къ моимъ старымъ привычкамъ? Я видѣлъ эгоизмъ во всѣхъ моихъ помышленіяхъ и рѣшился завсегда изгнать ихъ изъ моей души.