Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 12. Земля

Но Жан обнадежил их, сказав, что дележ, очевидно, закончен, а все остальное устроится. Потом, когда они узнали, что он будет обедать у стариков, Франсуаза добавила:

— Мы с вами еще увидимся, мы придем на посиделки.

Жан посмотрел им вслед, в ночной мрак. Снег стал падать сильнее. Их одежда, слившаяся в одно общее пятно, покрывалась белым пухом.

После обеда, в семь часов, Фуаны и Жан отправились в хлев посмотреть двух коров, которых Роза собиралась продавать. Скотина, привязанная в глубине стойла, перед кормушкой, согревала помещение исходившим от нее и от подстилки теплым паром. В кухне же, едва нагревавшейся от трех небольших поленьев, на которых готовился обед, в ранние ноябрьские заморозки было уже холодно. Поэтому зимою собирались именно там, в помещении с земляным полом, где было так удобно: оставалось лишь перетащить туда маленький круглый столик и десяток старых стульев, Свечи соседи приносили по очереди; на потемневших от пыли голых стенах плясали огромные тени, вытянувшиеся до самой паутины, висевшей на балках; в спину ударяло теплое дыхание коров, которые лежа пережевывали свою жвачку.

Большуха пришла раньше всех, захватив с собой вязанье. Она никогда не приносила свечи, пользуясь тем уважением, которое внушал ее преклонный возраст. Большуху настолько боялись, что брат ни разу не посмел напомнить ей об установившемся обычае. Она сразу заняла лучшее место и, пододвинув к себе подсвечник, полностью завладела им, так как плохо видела. Палка, с которой она никогда не расставалась, была приставлена к спинке стула. Искрящиеся снежинки таяли на жестких волосах, торчавших на ее общипанной птичьей голове.

— Снег идет? — спросила Роза.

— Идет, — ответила она отрывисто.

Кинув на Жана и Бюто пронзительный взгляд и не проронив ни слова, Большуха поджала свои тонкие губы и принялась вязать.

Вслед за ней появились другие: сперва Фанни, которую сопровождал ее сын Ненесс, потому что Делом никогда не ходил на посиделки; затем вошли Лиза и Франсуаза, со смехом отряхивая с одежды снег. При виде Бюто первая слегка покраснела.

— Как дела, Лиза?

— Спасибо, неплохо.

— Ну что ж, тем лучше!

В это время через приоткрытую дверь проскользнула Пальмира: она съежилась и старалась поместиться где-нибудь подальше от своей свирепой бабки. Вдруг шум на дворе заставил ее вздрогнуть. Кто-то плакал, кричал, хохотал и улюлюкал.

— Ах, паршивцы! Они опять пристают к нему! — воскликнула она.

Одним прыжком она подскочила к двери и распахнула ее. С рычанием львицы она бросилась вперед и освободила своего брата от Пигалицы, Дельфена и Ненесса, который только что присоединился к этим двум и также с воем гнался по пятам за Иларионом. Запыхавшийся и перепуганный Иларион ввалился в дверь, качаясь на своих кривых ногах. С его заячьей губы текла слюна, он что-то нечленораздельно бормотал, тщетно пытаясь объяснить, в чем дело. Для своих двадцати четырех лет он был слишком тщедушным и имел отвратительный вид кретина. Он был страшно обозлен тем, что не мог поймать и оттузить своих преследователей. Ему здорово досталось от них — они зашвыряли его снежками.

— Вот лгун! — сказала с невинным видом Пигалица. — Он укусил меня за большой палец. Глядите!

Иларион чуть не подавился застрявшими у него в горле словами. Пальмира успокаивала его, вытирая ему лицо платком и называя его «мой маленький».

— Ну, довольно! — сказал наконец Фуан. — Нечего было таскать его с собой. Усади его, и пусть сидит спокойно… А вы, озорники, молчать! А не то отдеру за уши и отправлю домой.

По так как калека продолжал что-то бормотать, желая доказать свою правоту, Большуха, сверкая глазами, схватила палку и с такой силой ударила ею по столу, что все подскочили. Пальмира и Иларион в страхе съежились и больше не шевелились.

Посиделки начались. Женщины, придвинувшись к единственной свечке, вязали, пряли, еще что-то делали, даже не глядя на свою работу. Мужчины, сидевшие позади них, медленно курили, обмениваясь редкими фразами. Дети, собравшись в одном углу, толкали и щипали друг друга, стараясь подавить смех.

Иногда кто-нибудь начинал рассказывать сказку: о черной свинье с красным ключом в зубах, сторожившей клад, или об орлеанском чудовище, у которого было человечье лицо, крылья летучей мыши, волосы до самой земли, два рога, два хвоста, — один — чтобы хватать, другой — чтобы убивать; это чудовище сожрало одного руанского путешественника, так что от него остались только шляпа да сапоги. В другой раз повторялись бесконечные рассказы о волках — о прожорливых волках, в течение веков разорявших Бос. В те времена, когда в Бос, теперь совершенно голой, еще сохранялись кое-какие остатки первобытных лесов, бесчисленные стаи волков, гонимые голодом, зимой нападали на скот. Они загрызали женщин и детей. Старожилы вспоминали, как в большие метели волки приходили даже в города: в Клуа слышали их вой на площади св. Георгия, в Рони они просовывали морды в плохо прикрытые двери хлевов и овчарен. Затем следовали неизменные истории о мельнике, который был настигнут пятью большими волками и обратил их в бегство зажженной спичкой; о девочке, за которой на протяжении двух лье бежала волчица, догнавшая и растерзавшая ее у самого порога дома, когда та упала; потом шли все новые и новые рассказы — об оборотнях, о людях, принявших звериный облик и прыгавших на плечи запоздавшим прохожим, заставляя их мчаться до тех пор, пока они не падали мертвыми.