Андре Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

В Европе Бисмарк искал предлога для войны.

Записная книжка Виктора Гюго, 17 июля 1870 года:

«Три дня назад, 14 июля, в тот момент, как я сажал в своем саду в „Отвиль-Хауз“ дуб Соединенных Штатов Европы, в Европе вспыхнула война, а принцип непогрешимости папы воссиял в Риме. Через сто лет не будет больше войн, не будет папы, а дуб будет огромным».

Из этих трех предсказаний сбылось только одно. Дуб стал огромным.

Война поставила острый вопрос перед совестью Гюго. Если бы Империя победила, это означало бы упрочение власти узурпатора, захватившего ее 2 декабря. Если потерпит поражение Империя, это будет унижением Франции. Должен ли он вступить в Национальную гвардию и погибнуть за Францию, забыв об Империи? С помощью Жюльетты он уложил и затянул ремнем свой чемодан. Во всяком случае, надо ехать в Брюссель. Девятого августа стало ясно, что война приведет к катастрофе, — одно за другим проиграны три сражения.

Записная книжка Виктора Гюго, 9 августа 1870 года:

«Я сложу все свои рукописи в три чемодана и буду готов поступить согласно своему долгу и тому, что покажут события».

Пятнадцатого августа он сел на пароход с Жюльеттой, Шарлем, Алисой, с детьми, с кормилицей Жанны и тремя служанками (Сюзанной, Мариэттой и Филоменой). Жорж называл Виктора Гюго не дедушкой, не дедулей, а папапа. 18 августа вся семья уже была на площади Баррикад:

«Я опять живу привычной жизнью. Принимаю холодную ванну. Работаю до завтрака… Когда Шарль садился за стол, я положил на его тарелку сверток с золотыми монетами на тысячу франков и записку: „Милый Шарль, прошу тебя позволить мне заплатить за проезд маленькой Жанны. Папапа, 18 августа 1870 года“».

Девятнадцатого августа он пошел в канцелярию французского посольства, чтобы получить визу на въезд во Францию. Поверенному в делах посольства, Антуану де Лабуле, он сказал, что возвращается во Францию, чтобы исполнить свой гражданский долг, но что он не признает Империи. «Во Франции я хочу быть только еще одним национальным гвардейцем».

Записная книжка Виктора Гюго, 19 августа 1870 года:

«Он был очень любезен и сказал мне: „Прежде всего я приветствую величайшего поэта нашего века“. Он просил меня подождать до вечера и обещал прислать мне паспорта на дом…»

Луи Кох, племянник Жюльетты Друэ, отправился в Париж: договорились, что он повидается с Мерисом, с Вакери, с остальными друзьями, и если Виктору Гюго следует вернуться, он телеграфирует горничной Филомене: «Привезите детей». Брюссельские газеты уже объявили, что Гюго хочет вступить в Национальную гвардию, и называли его «Отец-новобранец».

Виктор Гюго — Франсуа-Виктору, 26 августа 1870 года:

«Милый Виктор, как грустно, что тебя нет подле меня и что я не могу быть там с тобой. Все опять становится очень сложным… Мы следим за событиями и готовы выехать, однако при одном условии: чтоб это не выглядело так, будто мы едем спасать Империю. Главная цель — это спасти Францию, спасти Париж, уничтожить Империю. И, конечно, за это я готов отдать свою жизнь… Мне сейчас сказали, что если я поеду в Париж, меня там арестуют. Этому я не верю, но все равно, ничто не помешает мне отправиться в Париж, раз он окажется в смертельной опасности, раз ему будут грозить последствия какого-нибудь Ватерлоо. Я с гордостью погибну вместе с Парижем, разделю его участь. Но такой конец был бы величественным, а я боюсь, как бы все эти гнусные поражения не привели к позорному концу. Уж такую участь я не хочу делить с Парижем. Будет ужасно, если Пруссия водворится у нас и подпишут позорный мир, пойдут на раздел, вообще на какой-нибудь компромисс с Бонапартом или с Орлеанским домом; я страшусь этого; если такое случится и народ не скажет своего слова, я вернусь в изгнание…»

Третьего сентября император капитулировал, а 4 сентября была провозглашена Республика. Из Парижа пришла телеграмма: «Немедленно привезите детей». Пятого сентября Виктор Гюго у окошечка вокзальной кассы в Брюсселе произнес дрожащим от волнения голосом: «Один билет до Парижа». На нем была мягкая фетровая шляпа, на ремне через плечо висела кожаная сумка. Он посмотрел на часы — это был час, когда кончилось его изгнание, и, очень бледный, сказал Жюлю Кларети, сопровождавшему его молодому писателю: «Девятнадцать лет я ждал этой минуты». В его купе сели Шарль и Алиса Гюго, Антонен Пруст, Жюль Кларети и Жюльетта Друэ. В Ландреси они увидели на путях первых французских солдат отступающих частей, изнуренных, упавших духом. На них были синие шинели и красные штаны. Гюго, со слезами на глазах, крикнул им: «Да здравствует Франция! За здравствует французская армия!» Они едва взглянули, с безразличным видом, на этого плачущего старика с белой бородой. «О, увидеть их снова, и в таком положении, сказал он, — увидеть солдат моей родины побежденными!»