Андре Моруа - Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

Великие события не мешают искать маленьких развлечений. В ту самую ночь, когда происходил мятеж, Гюго, прежде чем возвратиться в лоно семьи, отправился ужинать к божественной Алисе Ози, недавно ставшей любовницей художника Шасерьо, который обожал ее, хотя она его всячески мучила. «На ней было жемчужное колье и красная кашемировая шаль удивительной красоты». В присутствии своего любовника она приоткрыла корсаж для того, чтобы показать Гюго «очаровательную грудь, прекрасную грудь, какую воспевают поэты и покупают банкиры». Затем она уперлась каблучком в стол и подняла платье, так что стала видна до самой подвязки прелестнейшая в мире ножка в прозрачном шелковом чулке. Шасерьо чуть не упал в обморок. В книге «Увиденное» Виктор Гюго набросал темпераментную сцену под названием «С натуры», где Шасерьо назван Серьо, Алиса Ози — Зубири. А тем временем на бульваре Капуцинок происходила перестрелка, мятеж превращался в революцию.

Когда Гюго поздно вечером возвратился домой, под аркадами домов, окружавших Королевскую площадь, находился в засаде целый батальон. Во мраке смутно мерцали штыки. На следующее утро, 24 февраля, он наблюдал со своего балкона толпу, окружавшую здание мэрии. Мэр округа Эрнесто Моро пригласил его к себе и рассказал о резне, происходившей на бульваре Капуцинок. Всюду воздвигались баррикады. В восемь часов тридцать минут утра, после того как пробил барабан, мэр объявил, что министерство Гизо пало и что Одилон Барро, сторонник реформы, взял власть в свои руки. На Королевской площади провозглашали: «Да здравствует реформа!», но на площади Бастилии, где Моро повторил свое сообщение, его шляпу прострелила пуля. Вместе с мэром Гюго, отважный пловец, бросился в море людское и добрался до Бурбонского дворца, где Тьер с едким сарказмом сообщил ему, что палата распущена, король отрекся от престола, а герцогиня Орлеанская провозглашена регентшей. «О, волна все поднимается, поднимается, поднимается!» — со сдержанной радостью повторял маленький Тьер, которого падение Гизо вознаграждало за все. Он горячо убеждал Гюго и мэра VIII округа, что надо отправиться в министерство внутренних дел к Одилону Барро и договориться с ним: «Ваш квартал (Сент-Антуанское предместье) может иметь в данный момент решающее значение».

Все происходило так, как представлял себе Гюго. Одилон Барро вел себя с обычной своей вялостью и, хотя стоял засунув руку за отворот сюртука, подражая Наполеону, не проявил его решимости. Регентство?

— Да, конечно, — сказал Барро, — но будет ли оно санкционировано парламентом? Нужно, — продолжал он, — чтобы герцогиня Орлеанская привезла графа Парижского в палату депутатов.

— Палата распущена, — ответил Гюго, — если герцогиня и должна куда-нибудь направиться, то в ратушу.

С этой целью Гюго и мэр поспешили в Тюильри, чтобы уговорить Елену Орлеанскую. Но, к их сожалению, она уже направилась в здание палаты.

Они быстро возвратились на Королевскую площадь, чтобы объявить там об учреждении регентства. Именно Гюго с балкона мэрии объявил толпе о том, что король отрекся от престола (бурные аплодисменты) и что герцогиня Орлеанская провозглашена регентшей (глухой ропот).

— Теперь я должен, — сказал Гюго, — пойти на площадь Бастилии, объявить там об этом событии.

Мэр был обескуражен:

— Вы же видите, что это бесполезно, — регентство не вызвало одобрения… На площади Бастилии вы встретите революционно настроенных людей предместья, быть может, они отнесутся к вам враждебно.

Гюго ответил, что он обещал это Барро и сдержит свое слово. С помощью двух офицеров Национальной гвардии он поднялся на подмостки, окружавшие Июльскую колонну. Как и предвидел мэр, сообщение встретили враждебно.

— Нет! Нет! Никакого регентства! Долой Бурбонов!

Один «блузник» прицелился в него и воскликнул:

— Долой пэра Франции!

Гюго отвечал довольно красноречиво, но допустил промах, сказав, что конституционная монархия совместима с принципами свободы:

— Вот, например, королева Виктория в Англии…

— Мы французы, — кричали ему, — не надо нам никакого регентства!

Он еще не сдавался, но игра была проиграна. Поэтом, державшим сейчас в своих руках Париж, был теперь не Виктор Гюго, а Ламартин, имя которого стало популярным благодаря его книге «История жирондистов» и который «озарил гильотину лучом своей серебряной луны». Ламартин же, когда ему предложили высказаться за или против регентства, поразмыслив мгновение, высказался в пользу Республики. Обращение, которое подписали после него Ледрю-Роллен, Гарнье-Пажес, Кремье, Мари и Дюпон де л’Эр, определило будущее страны. Решилась судьба народа. Жребий был брошен. Гюго был не очень доволен. Заменить Луи-Филиппа, которому недоставало широты кругозора, но не образованности и ума, «напуганным стариком Дюпоном», подобная операция казалась ему неудачной. Он вспоминал рассказы своей матери и боялся, что Республика станет анархией. Но во временном правительстве были Ламартин и Араго, которых он уважал, и на следующий день, утром 25 февраля, его охватило непреодолимое желание пойти в ратушу и вновь броситься в бурлящее море народа. Ранним утром он отправился туда со своим младшим сыном, Франсуа-Виктором. Возвышенный созерцатель, он любил гул народной толпы, напоминавший ему шум морского прибоя. Город, как ему казалось, приобрел радостный вид. Оживленная толпа со знаменами и барабанами распевала «Марсельезу» и «Умрем за родину».