Эдгар По - Загадочное убийство

Многие другие соседи показывают то же самое. Никто не может указать человека, который бы ходил к несчастным жертвам. Не знают, были ли у старухи с дочерью родственники в живых. Ставни окон, выходящих на улицу, открывались редко, задние же окна были постоянно заперты; открыты постоянно были только ставни окон большой задней комнаты в четвертом этаже. Дом был довольно хороший и не очень старый.

Изидор Мюзе , жандарм, показывает, что его командировали на место происшествия около трех часов утра, и что он нашел у дверей дома двадцать или тридцать человек, которые толпились, желая войти в дом. Он открыл дверь штыком, а не ломом. Открыть ее было нетрудно, потому что она состояла из двух половинок, и засовов не было ни вверху, ни внизу. Крики были слышны, пока дверь не открыли, но потом они внезапно смолкли. Кричали, казалось, две жертвы, или несколько, от сильной боли; кричали очень громко, продолжительно, не торопливо и не отрывисто. Свидетель взошел по лестнице. Дойдя до первой площадки, он услышал два голоса, которые спорили очень громко и сердито; один из голосов был очень грубый, другой гораздо пронзительнее, и очень странный голос. Он расслышал несколько слов первого из споривших: слова были французские. Он уверен, что это был не женский голос; он мог разобрать слово черт и другие ругательства, еще сильнее. Пронзительным голосом говорил непременно иностранец. Он не знает, точно женский ли или мужской был этот другой голос. Он не мог угадать, что этот голос говорил, но ему кажется, что это было по-испански. Этот свидетель описывает вид комнаты и трупов совершенно теми же словами, как и мы вчера.

Генрих Дюваль , из соседей, часовых дел мастер, показывает, что был из первых вошедших в дом. Он вообще подтверждает свидетельство Мюзе. Как только они вошли в дом, то сейчас же опять заперли дверь, чтобы не впустить целой толпы, которая все более и более скоплялась у входа, несмотря на раннее, почти еще ночное время. Пронзительный голос, если верить свидетелю, был голос итальянца. Во всяком случае, это был не французский голос. Он наверное не знает, женский ли это был голос, но находит это очень возможным. Свидетель не довольно знаком с итальянским языком, и не мог разобрать слов, но убежден по выговору, что слова эти произносил итальянец. Свидетель знал госпожу Леспане и ее дочь. Он часто говорил с ними. Он уверен, что пронзительный голос не принадлежал ни той, ни другой из жертв.

Оденгеймер , трактирщик. Этот свидетель не был призван, но явился сам. Он не говорит по-французски; его допрашивали через переводчика. Родился он в Амстердаме. Он проходил мимо дома в ту самую минуту, когда раздались крики, которые продолжались несколько минут, – может быть, минут десять. Это были крики продолжительные, очень громкие, очень страшные, – крики, раздирающие душу. Оденгеймер был в числе тех, которые проникли в дом. Он подтверждает предыдущее свидетельство, исключая одного пункта. Он уверен, что пронзительный голос был мужской, и притом голос француза. Он не мог разобрать выговоренных слов. Говорили громко и скоро, неровным голосом, который выражал одинаково боязнь и гнев. Голос был скорее суровый, нежели пронзительный. Он не может называть этот голос именно пронзительным. Грубый голос несколько раз произнес: черт, и другие бранныя слова, – и раз: Боже мой!

Юлий Миньйо , банкир, глава фирмы Миньйо и сын, в улице Делорень. Он старший из всех Миньйо. У госпожи Леспане были деньги. Она пользовалась кредитом в его доме; это началось восемь лет тому назад, весною. Она часто приносила к нему небольшие суммы. Она прежде не брала ничего из своих денег, но дня за три до своей смерти пришла к нему и спросила сумму в четыре тысячи франков. Сумму эту он ей выплатил золотом, и одному из конторщиков было поручено снести деньги к ней на дом.

Адольф Лебон , конторщик у «Миньйо и сына», показывает, что он в известный день, в самый полдень, проводил госпожу Леспане до дому, и нес за нею четыре тысячи франков в двух мешках. Когда дверь отворилась, он увидел девицу Леспане, которая взяла у него один из мешков, в то самое время как старуха принимала от него другой. Он поклонился им и ушел. Он в ту минуту никого в улице не видел. Улица эта глухая, очень уединенная.

Вилльям Бирд , портной, показывает, что он был из тех, которые вошли в дом. Он англичанин. Жил два года в Париже. Он из первых вошел на лестницу. Он слышал голоса, которые спорили между собою. Грубый голос был голос француза. Он разобрал слова, но теперь их не помнить. Он ясно слышал и Боже мой, и другие слова, приведенные прежними свидетелями. В эту минуту шум был такой, как будто несколько человек дрались, – как будто стук и возня происходили от драки и битых вещей. Пронзительный голос был очень громкий, громче грубого. Он уверен, что это не был голос англичанина. Ему показалось, что это голос немца, может быть и женщины. Свидетель по-немецки не знает.