Эдгар По: Загадочное убийство

Здесь, под силой, я разумею совершенство в игре, обнимающее верно все случаи, из которых можно, законно, извлечь пользу. Случаи эти различны и многосложны, и часто скрываются в умственных безднах, совершенно недоступных обыкновенному рассудку. Кто внимательно наблюдает, тот и припоминает ясно. С такой точки зрения шахматный игрок, обладающий постоянно напряженным вниманием, должен хорошо играть в вист. Поэтому верная память и исполнение общепринятых правил составляют, для большинства, верх искусства игры в вист. Но аналитическое дарование обнаруживается в случаях, лежащих вне обыкновенных правил; владеющий им производит в тишине множество наблюдений и выводов. Противники его, может быть, делают то же; и различие в последствиях происходит не столько от достоинства вывода, как от качества самого наблюдения. Важнейшее, главное – состоит в знании, что именно должно наблюдать. Наш игрок не сосредоточивается исключительно в игре, хоть она и составляет настоящий предмет его внимания; он не отказывается и от выводов или соображений посторонних. Он изучает физиономию своего партнера, и старательно сличает ее с выражением лица каждого из противников. Он рассматривает карты, и часто, по невольным взглядам самодовольных игроков, может сосчитать у них все козыри и онеры. Он пользуется каждым движением физиономии при постепенном ходе игры, и составляет целый капитал сведений из разнообразных выражений уверенности, неожиданности, торжества, неудовольствия. Видя, как игрок закрывает взятку, он угадывает: возьмет ли то же лицо и следующую. Он угадывает обманчивый ход по виду, с которым карта кладется на стол. Случайное, невольное слово, карта падающая или открытая нечаянно, поднимаемая внимательно или беззаботно; счет взяток, порядок в котором они разложены; затруднение, колебание, живость, боязнь, – во всем для него признак, симптом, все отдает отчет в настоящем положении дела его проницательности, по видимому сверхъестественной. После двух или трех первых взяток он совершенно понимает игру в каждой руке, и с тех пор может играть с полною уверенностью, как будто у всех прочих игроков карты открыты.

Аналитической способности не следует смешивать с простою находчивостью: аналитик непременно находчив, но часто случается, что человек находчивый совершенно ничтожен в анализе. Известная способность соображать, или созидать понятие, служит обыкновенным выражением этой находчивости, которой френологи, по моему мнению, ошибочно приписали особый орган. Были примеры проявления этой способности даже в существах, в умственном порядке близких к идиотизму; примеры эти были довольно часты и обратили на себя внимание психологических писателей. Итак, находчивость относится к аналитическому дарованию, как часть к целому.

Надеюсь, что рассказ, к которому читатель приступает, сделает для него эти замечания совершенно ясными.

В 18… году я прожил в Париже всю весну и часть лета и познакомился там с Августом Дюпеном. Этот молодой джентльмен был из очень хорошей, даже знаменитой фамилии; но несчастные обстоятельства, одно за другим, довели его до такой крайности, что он потерял всякую энергию, перестал являться в свете и не заботился о поправлении своего состояния. Благодаря снисходительности кредиторов, за ним осталась маленькая часть родового имения; доходов с этой незначительной собственности могло доставать ему, на самое необходимое, только при строжайшей экономии; о прихотях же нельзя было и думать. Книги были единственной его роскошью, но в Париже их доставать не трудно. Наше знакомство началось в книжной лавке, в улице Монмартр; мы оба искали одной и той же книги; очень замечательной и очень редкой. Это обстоятельство нас сблизило. Мы все чаще и чаще виделись. Меня очень заинтересовала его семейная история, он рассказал мне ее очень подробно с тою искренностью, с тою небрежностью и с тою бесцеремонностью, которые так свойственны французу, когда он говорит о своих собственных делах.

Я был поражен его начитанностью; в особенности же увлек он меня странным жаром и жизненною свежестью своего воображения. Отыскивая в Париже некоторые сведения, необходимые для тогдашних моих занятий, я увидел, что общество такого человека для меня неоцененный клад, и с тех пор сошелся с ним искренно. Мы решили наконец, что будем жить вместе до тех пор, пока я не уеду из Парижа. Так как мои дела были менее запутаны, нежели его, то я взялся нанять квартиру и меблировать ее соответственно нашим двум характерам, прихотливым и меланхолическим. Мы заняли старинный и причудливый домик, совершенно заброшенный по каким-то суеверным преданиям, о которых мы даже и не распросили. Дом этот был почти развалина. Он находился в отдаленной и уединенной части Сен-Жерменского предместья.