Эдгар По - Бочка амонтиллиадо

Я сносил, на сколько хватало терпения, бесчисленные обиды, наносимые мне Фортунато: но когда он осмелился нанести мне оскорбление, я поклялся отомстить. Вы, однако, уже настолько знакомы со свойствами моей души, что, конечно, ни на минуту не заподозрите, чтобы я решился высказать угрозу на словах. Наконец-то я буду отомщен; это было решено бесповоротно, но самая положительность этого решения исключала собою всякую идею риска. Я не только должен наказать – но еще наказать его безнаказанно. Зло не смыто, если мститель, в свою очередь, подвергается возмездию. Точно также не смыто оно и тогда, когда человек, причинивший это зло, не сознает, чья рука его за то карает.

Обратите внимание на то, что я ни словом, ни делом не подавал Фортунато повода усомниться в моем расположении. Я продолжал, как и всегда, улыбаться ему, и он не подозревал, что теперь я улыбаюсь мечте об его убийстве.

У этого Фортунато была одна слабая сторона, хотя, вообще говоря, он был человеком вполне достойным уважения, и храбрость его не подлежала никакому сомнению. Он считал себя большим знатоком в винах. Настоящий дух виртуозности весьма редко проявляется в итальянцах. Энтузиазм их преимущественно рассчитан на то, чтобы при удобном случае ввести в обман кого-нибудь из английских или австрийских негоциантов. В отношении к живописи и драгоценным камням Фортунато был таким же шарлатаном, как и другие его земляки, но он искренно был в том уверен, что в старых винах знает толк. Относительно этого пункта я, в сущности, близко к нему подходил; я сам был знаток итальянских вин и много их покупал, лишь только представлялся случай.

Встретился я с моим другом уже под вечер, в самый разгар карнавала. Он уже успел немного подвыпить и встретил меня с чрезвычайной горячностью. Он был наряжен в шутовской полосатый костюм, плотно облегающий тело, а на голове у него был комический колпак с бубенчиками. Я, с своей стороны, так ему обрадовался, что, казалось, конца не будет рукопожатиям.

– Какое счастье, что я вас встретил, Фортунато! – говорю я ему. – Какой у вас сегодня превосходный вид! А мне привезли бочку вина; говорят – амонтиллиадо; только оно мне что-то подозрительно.

– Как, – говорит он, – амонтиллиадо? Целую бочку? Не может быть? И это в самый разгар карнавала?

– Подозрительно оно мне что-то, – возразил я; – и такую я сделал глупость: не посоветовавшись с вами, заплатил за него, как за настоящее амонтиллиадо. Но не мог вас нигде разыскать, а между тем боялся упустить такую покупку.

– Амонтиллиадо!

– Подозрительно что-то.

– Амонтиллиадо!

– Еще в этом надо удостовериться.

– Амонтиллиадо!

– Так как я вижу, вы здесь заняты, то я отправлюсь к Лючези. Его провести мудрено. Он мне скажет.

– Лючези? Он амонтиллиадо не отличит от хереса!

– А вот находятся глупцы, которые уверяют, что он не хуже вас знает толк в винах.

– Так и быть уж, – пойдемте!

– Куда это?

– В ваши погреба.

– Нет, мой друг, – ни за что на свете; я не хочу злоупотреблять вашей добротой. Я вижу, что вы здесь заняты. Лючези…

– Мне здесь нечего делать: пойдемте.

– Нет, мой друг, – ни в каком случае. Я вижу сам, что у вас небольшая простуда. В погребах ужасно сыро. В них все стены покрыты селитрой.

– Ничего не значит, пойдемте. Простуда моя – чистые пустяки. Вас должно быть обманули; что же касается до Лючези – он положительно не в состоянии отличить хереса от амонтиллиадо.

С этими словами Фортунато схватил меня под руку. Я только успел надеть черную шелковую маску, плотно обернулся своим roquelaire’ом, и он увел меня в мой палаццо.

Дома не оказалось никого из прислуги: все отправились веселить и справлять карнавал. Я им объявил, что не вернусь до утра, и строго приказал ни на шаг из дома не отлучаться. Я прекрасно знал, что такого приказа вполне достаточно для того, чтоб они все бежали из дома, лишь только я уйду сам.

Я вынул два факела из подставок, подал один из них Фортунато и провел его целой анфиладой комнат к своду, ведущему к подземелью, где находились подвалы. Я спустился длинной спиральной лестницей вниз, прося его следовать за мною как можно осторожнее.

Наконец мы спустились и очутились вдвоем на сырой почве Монтрезоровских катакомб.

Приятель мой подвигался нетвердою поступью, позванивая на ходу всеми бубенчиками своего колпака.

– Бочка? – произнес он.

– Она стоит там подальше, – отвечал я, – но вы обратите внимание на эти белые сверкающие нити, которые, как паутина, обволакивают стены этих пещер.