Эдгар По - Бочка амонтиллиадо

Он обернулся ко мне и посмотрел на меня маслеными глазами, которые ясно свидетельствовали о том, до какой степени он уже пьян.

– Селитра? – спросил он наконец.

– Селитра, – отвечал я. – Давно у вас этот кашель?

– Кхэ! кхэ! кхэ! кхэ! кхэ! кхэ!

Мой бедный друг задыхался от кашля и в течение нескольких минут ничего не мог отвечать.

– Это ничего, – выговорил он наконец.

– Пойдемте, – решительно заявил я, – вернемся назад; здоровье ваше дорого. Вы человек богатый, уважаемый, любимый; вы также – счастливы, как был когда-то счастлив и я. Вы человек для многих необходимый. Не заботьтесь обо мне. Мы пойдем назад; я не хочу брать на себя ответственности в том, если вы заболеете. К тому же, и Лючези может…

– Довольно! – прервал он меня; – этот кашель – чистые пустяки; от него ничего не может статься. Не умру же я, в самом деле, от кашля!

– Конечно, конечно, – возразил я, – я нисколько не хотел вас понапрасну запугивать, – но все же осторожность никогда не мешает. Глоток этого медока защитит вас от сырости.

Говоря это, я сшиб горлышко с бутылки, которую вытащил из длинного ряда ее подруг, разложенных на земле.

– Пейте.

Он поднесь вино ко рту и подмигнул. Затем приостановился и фамильярно кивнул мне головой, позванивая бубенчиками колпака.

– Пью, – сказал он, – за тех, которые здесь погребены вокруг нас.

– А я пью за то, чтоб вам здравствовать на долгие лета!

Он снова взял меня под руку, и мы отправились дальше.

– Какие это обширные катакомбы, – заметил он.

– Да ведь и фамилия Монтрезоров была очень многочисленна, – возразил я.

– Я забыл, какой у вас герб?

– Огромная человеческая нога на лазуревом поле; нога наступает на ползущую змею, которая впилась своим жалом в его пятку.

– А девиз какой?

– Nemo me impune lacessit [1] Никто не уязвит меня безнаказанно. (лат.) .

– Хорошо! – сказал он.

Глаза его разгорелись от вина, бубенчики звенели. Выпитый медок разгорячил и мою фантазию. По обеим сторонам прохода были навалены груды костей, вперемежку с бочками вина, и мы дошли, пробираясь между ними, до самой отдаленной части катакомб. Я опять остановился и на этот раз схватил Фортунато за руку, повыше локтя.

– Взгляните на селитру, – сказал я, – посмотрите, как ее становится много. Она, будто мох, облепила все своды. Мы теперь находимся под руслом реки. Сырость стекает каплями на кости. Вернемся назад, пока не поздно. Ваш кашель…

– Это ничего, – отвечал он; – пойдемте дальше. Пропустим только прежде глоток этого медока.

На этот раз я разбил бутылку de grave и передал ему. Он опорожнил ее залпом. Глаза его заискрились диким блеском, он рассмеялся и, с непонятным для меня жестом, подбросил бутылку кверху.

Я с удивлением посмотрел на него. Он опять повторил свое странное движение.

– Вы не понимаете? – обратился он ко мне.

– Нет, не понимаю, – возразил я.

– Так вы к братству не принадлежите?

– К какому братству?

– Не принадлежите к масонской ложе?

– Да, да! – сказал я, – о, да, да!

– Вы? Быть не может! Масон?

– Да, масон, – отвечал я.

– Дайте знак.

– Вот он, – отвечал я, – вынимая из под складок своего requelaire’а лопату каменщика.

– Вы шутите! – воскликнул он, отступая на несколько шагов. – Но пойдемте дальше – проведите меня к амонтиллиадо.

– Быть по сему, – отвечал я, – снова пряча лопату под складки своего плаща и предлагая ему руку. Он налег на нее всей своей тяжестью. Мы направились дальше на поиски за тем же амонтиллиадо: прошли под целым рядом низких сводов, спустились, пошли еще дальше, снова спустились вниз – и очутились, наконец, в глубоком склепе, и в его испорченном воздухе наши факелы скорее тлели, чем горели.

В самом отдаленном углу открывался выход в другой склеп, несколько поменьше. Вдоль стен выстроены были рядами человеческие кости, груды которых высились до самых сводов, как в парижских катакомбах. Точно таким же образом украшены были три стены того внутреннего склепа, в который мы вступили. Кости были отброшены от четвертой стены и лежали на полу, образуя в одном месте порядочную груду. В той стене, что была обнаружена этим перемещением костей, видно было еще одно внутреннее углубление, фута в четыре глубиною, в три шириною и в шесть или семь футов вышиною. Углубление это было, как видно, устроено без особенной цели, а только представляло собою пространство между двумя массивными поддержками катакомбных сводов и прилегало к сплошной массе гранита, из которого образовывалась стена вокруг всего подземелья.