Эдгар По: Длинный ящик

Несколько лет тому назад я взял себе место на пакетботе «Независимость», который, под командою Капитана Гарди отправлялся из Чарльстона в Нью-Йорк. Мы должны были отплыть пятнадцатого июня, если погода будет благоприятная. Четырнадцатого я зашел на корабль, чтобы убрать кое-что в своей каюте.

Я узнал, что пассажиров будет очень много, и в том числе просто неслыханное количество дам. В пассажирском списке я прочел насколько знакомых имен и был очень рад, что между прочими встретил имя Корнилия Уйатта, молодого артиста, с которым я был связан чувствами искренней дружбы. Мы были с ним товарищами по университету, где почти никогда не разлучались. Он не был особенно гениален, и все его существо было как будто нечто, составное из мизантропии, чувствительности и энтузиазма. Доброте и нежности его сердца не было границ.

На его имя были записаны три каюты, и из списка я узнал, что он едет с женою и с двумя сестрами. Каюты были довольно просторные, и в каждой из них по две койки, так что я никак не мог понять, зачем эти четыре лица занимают три каюты. В эту минуту я был в том странном расположении духа, когда человека может мучить любопытство самое мелочное; и я, к стыду своему, должен признаться, что меня это пустое обстоятельство заняло очень серьезно. Я пустился в размышления и заключения о том, для кого эта лишняя каюта. Это, разумеется, было совсем не мое дело; но я, тем не менее, с величайшим упорством трудился над разрешением загадки. Наконец, я дошел до заключения и был очень поражен, как оно с первого раза не пришло мне в голову.- Разумеется, эта каюта для горничной, сказал я про себя: как я глуп, что тотчас же не мог понять такой простой вещи! – Тут я снова принялся за список и увидел, что при семействе Уйатт горничной не будет. Верно, они раздумали брать прислугу, потому что сначала на списке была показана при них и горничная, а потом слово это было зачеркнуто. – А, так верно какой-нибудь груз, который он не хочет ставить в трюм, а должен иметь всегда под собственным присмотром, подумал я: да, вот что, дошел наконец: картина, и верно та самая, из-за которой он так долго торговался с Николино, итальянским жидом. Эта мысль удовлетворила мое любопытство, и я на время успокоился.

Сестер Уйатта я знал очень хорошо: они были очень любезные и умные девушки. Жены его я ни разу не видал, потому что он очень недавно женился. Он говорил мне о ней, со свойственным ему энтузиазмом; описывал ее как женщину необыкновенной красоты, редкого ума и полную всевозможных достоинств. Это возбудило во мне сильное желание познакомиться с нею.

Четырнадцатого числа, когда я пришел на корабль, мне объявил капитан, что он тоже ожидает Уйатта с семейством. Я пробыл лишний час, в надежде увидеть его жену, но напрасно: прислали сказать, что мистрис Уйатт не совсем здорова и не придет раньше завтрашнего дня, на который был назначен отъезд.

На следующее утро я отправился из гостиницы к пристани и встретил капитана Гарди. Он сказал мне очень глупую, но общепринятую фразу: «Обстоятельства заставляют меня отложить наш отъезд; очень может быть, что „Независимость“ будет задержана дня на два; когда все будет готово, я вас уведомлю». Мне показалось это очень странным, потому что дул сильный попутный, южный ветер; «что же это за обстоятельства?» подумал я. Однако, как ни старался выведать о них от капитана, это мне не удалось. Нечего было делать; оставалось отправиться домой и ждать.

Целую неделю не получал я уведомления от капитана. Наконец оно пришло, и я тотчас же отправился на корабль. Он был наполнен пассажирами; все страшно суетились. Минут через десять после меня явился Уйатт с женой и сестрами. Артист был в своем привычном припадке угрюмой мизантропии. Я не обращал на это внимания, потому что давно уже привык видеть его в таком расположении духа. Он даже не представил меня жене своей, так что эту любезность сделала сестра его, Марианна, очень милая и умная девушка: она, в коротких словах, нас познакомила. На мистрис Уйатт была густая вуаль и, когда она ее подняла, отвечая на мой поклон, то я, признаюсь, был очень удивлен. Хотя я по опыту знал, что не следует верить восторженным описаниям моего приятеля, когда дело коснется женских достоинств, и был убежден что, говоря о красоте какой-нибудь женщины, артист непременно впадал в полную идеализацию, но я все-таки ожидал в его жене чего-нибудь лучшего.