Эрнст Юнгер - Эвмесвиль

Вопрошание зеркала очень ценно, но вместе с тем и опасно. Оно дает тебе некий заряд, транспортирует из обычного существования в бытие. Помимо прочего, оно может усилить женскую стихию, влияние луны и моря, сновидения и ночи, вообще — другую сторону. Здесь уместно упомянуть слова древнего мудреца: «Днем все видят одно и тоже, во сне же — каждый свое».

Это могло бы отдалить нас от исчисляемого мира, от языка, на который мы только и можем рассчитывать. Мы утратили бы способность проводить разграничения. Для меня, к примеру, это стало бы прощанием с историей как наукой, которой из поколения в поколение занимались в нашей семье.

Санатории и психиатрические клиники Эвмесвиля переполнены больными, которые слишком углубились в себя. Им для этого даже эксперименты не понадобились. Время от времени нечто подобное происходит с одним из моих студентов; народ в таких случаях говорит: «он переучился». В этом есть правда: излишек света ослепляет; он провоцирует появление темноты. Я охотно навещаю таких больных: от них порой слышишь слова, какие встречаются в древних оракулах или у Скарданелли [230], — невнятное бормотание какой-то силы наподобие духа земли [231].

Невзирая на все опасности, ценно — я бы даже сказал, бесценно — не только верить, но и понимать, что одновременно можно находиться здесь и где-то в другом месте. Я тем упорнее противился этому пониманию, чем больше склонялся к материализму. В первую очередь Бруно помог мне преодолеть эту стадию — в особенности своим курсом лекций об оптических и электромагнитных явлениях. Не стану подробно останавливаться на этом, что завело бы нас слишком далеко. Приведу лишь одну его максиму: «Первообраз — это образ и его отражение». Он применил искусный прием: вернул платоническую идею в явление и тем снова вдохнул жизнь в кастрированную абстрактным мышлением материю. Он говорил, что не следует надеяться на чудо, которое придет сверху или из будущего — скажем, от мирового духа, пребывающего где-то над нами, — — — под меняющимися покровами всегда остается одно и то же — в каждой травинке, в каждом камешке.

Мать слышит, как кричит ее сын, который в этот момент тонет где-то в противоположной точке земного шара, в Тихом океане. И дело не в одном этом зове. Многие люди пережили нечто подобное. Сколько бы возмутительных вещей ни породили религии, следует признать, что они не только оберегали, но и применяли на практике знание вот о чем: существуют незримые переходы, ими можно научиться пользоваться. Правда, монополии на такое знание нет, ибо оно дано каждому от рождения — — — существуют лишь различия в savoir-faire [232]. В этом легко убедиться, наблюдая за умирающими.

Купание. По трубам поступает холодная и горячая вода, пресная и морская. Пресная вода происходит отчасти из Суса, а отчасти — в виде дождевой воды — накапливается в большой цистерне, выдолбленной в скале. Цистерна расположена выше сокровищницы и может затопить ее в считанные секунды.

На крайний случай существует устройство для опреснения морской воды. Поэтому мы — если учитывать только этот аспект — могли бы удерживать касбу не менее долго, чем когда-то Эвмен удерживал свою крепость Норы, «которую только голод мог бы принудить к сдаче», как повествует один историк [233].

Пока я бреюсь, наполняется ванна. Я предпочитаю морскую воду. Она извлекается с изрядной глубины и значительно прохладнее, чем на побережье. Домо велит проверять ее химические и биологические качества — они безупречны. Поскольку все реки впадают в море, оно должно обладать большей целительной силой, чем любой источник. Кроме того, в морской воде содержатся мельчайшие живые организмы, которыми питаются другие — вплоть до китов — и которые фосфоресцируют в приливной волне. Ни один врач не знает, что же они значат для нас, — во всяком случае, я прерываю предшествующий завтраку пост изрядным глотком морской воды и прополаскиваю ею рот. И для зубов тоже нет ничего полезнее: я слышал это от рыбаков и простого люда, обитающего на побережье. Они живут там бережливо, как в старину, что не может не нравиться анарху. Соль для себя они тоже добывают в море, выскребая ее из щелей и углублений в скалах, где та кристаллизуется. При трибунах это было запрещено: они регламентировали всё до последнего. Соль, стократно подорожавшую, люди должны были покупать в их киосках. По распоряжению трибунов в соль добавлялись вещества, которые их химики расхваливали как полезные, тогда как на самом деле вещества эти причиняли вред. То, что такие горе-ученые считают себя мыслителями, простительно; хуже, что они хотят быть еще и благодетелями.