Эрнст Юнгер - Эвмесвиль

Первоначально я считал Аттилу одним из тех врачей, которые в общении с офицерами стараются придерживаться грубого тона. Когда он становился разговорчивым, такому впечатлению способствовали истории вроде следующей:

— Бороды меняются в зависимости от моды, зачастую они подражают бороде монарха — ну, для меня это этап пройденный. (При этом он кивнул Кондору.)

Такую бороду, как у меня сейчас, я носил неоднократно — будь то из патерналистских, будь то из анархистских побуждений. На первой войне, в которой мне довелось принимать участие, я был безбородым юнцом; та служба оказалась единственной, ради которой я принес клятву на знамени. Я имею в виду, что только за эту клятву я нес ответственность — — — потом я еще много раз присягал, чтобы получить преимущество или чтоб избежать ущерба; даже клятва Гиппократа для меня не более чем формальность. С клятвами дело обстоит как с девственностью.

После одной из проигранных войн я носил такую же бороду, как сегодня; она уже тогда была седой. Как врач я в те годы многому научился и много чего повидал: крупные перевязочные пункты — своего рода преддверия ада. Наш город был оккупирован войсками Желтого хана и уже относительно спокоен. Борода мне пригодилась: в глазах татар она делала меня почтенным человеком. Вскоре я стал известен у них как «генерал».

С другой стороны, я заметил, что молодые люди из наших недовольны мною и не прочь выместить на мне свою злобу. Они норовили толкнуть меня, кричали мне вслед ругательства. Я оставлял это без внимания. Только однажды, когда один из них заступил мне дорогу и вдруг обеими руками вцепился в мою бороду, я потерял терпение. Я ухватил его за плечи, развернул и дал ему такой пинок под зад, что он влетел в витрину. Там он мог разве что порезаться стеклом, ибо витрины магазинов были, как правило, пусты и украшены лишь портретами Желтого хана.

С того дня я не чувствовал себя в безопасности. Парни разгуливали по улицам группами и не остановились бы перед применением силы. Дело дошло до анонимных угроз. Тогда я отправился к коменданту, который благожелательно меня принял. Он сидел в номере-люкс совершенно разграбленной гостиницы. Я отвесил ему церемонный поклон.

Замечу попутно: тогда я уже давно оставил за плечами то время, когда сопротивление ценилось как моральное достижение. Такие понятия — реминисценции из либеральной эпохи, рецепты для самоубийц, освобождающих полицию от лишней работы. Подобным ситуациям адекватен лишь один способ поведения — — — как у хамелеона. Это греческое слово означает «земляной лев». Один раз я уже принес клятву, один раз «оказывал сопротивление»; больше ни народ, ни король никаких прав на меня не имеют.

— Генерал, что привело вас ко мне? Что я могу для вас сделать?

— Комендант, мне угрожают. Их злит, что я забочусь о ваших раненых, что ухаживаю за ними. Я хотел бы продолжать эту работу и потому прошу вас выдать мне оружие, чтобы я мог защищаться.

Он покачал головой:

— Вы бы лучше назвали поименно этих вредителей — — — тогда вам бы точно не пришлось больше с ними встретиться.

— К сожалению, я их не знаю.

Я, конечно, знал их, да и оружие у меня имелось — припрятанное в надежном месте. Однако нужно придерживаться правил игры — притом с обеими сторонами, пока такое возможно. Между прочим, я в свое время тоже оказал услугу коменданту и сохранил все в тайне: врач — это почти исповедник.

— Ну хорошо, папаша, — — — в твоем случае я сделаю исключение.

Так я получил пистолет и, самое главное, разрешение на ношение оружия. На положение нелегала следует переходить как можно позже. Мое жилище было отделено от военного госпиталя городским парком. Как-то я пересекал этот парк в темноте, после долгого рабочего дня. На середине дороги стоял тот самый тип, которого я недавно заставил очутиться в витрине. Я снял пистолет с предохранителя.

Левой рукой он ткнул в мою сторону сигарой:

— Эй, старый козел, — — — огонька не найдется?

— Сожалею, но я некурящий.

Последовал боксерский удар, опрокинувший меня на землю.

— Excuse те darling [466]— — — возьми зажигалку.

С этими словами я, лежа, выстрелил сквозь карман и оставил о себе память. Парень был верзилой; раны, нанесенные наискось снизу, сложны.

Потом я подошел к остальным и приказал им улечься на брюхо. Они мигом стали кроткими, как ягнята: каждый почувствовал на своем затылке пистолетное дуло. Татары используют это средство во время допросов, чтобы сломить сопротивление, — так же и римляне заставляли побежденных пройти под ярмом, причем одного прохода вполне хватало.