Эрнст Юнгер - Эвмесвиль

Как и некоторые другие члены его семейства, прусский монарх был хорошим оратором — что для правителя является сомнительным преимуществом. В своей антипатии к парламенту король разделял мнение Доносо: «превращение естественных, благодаря своей внутренней правде столь значимых отношений между властителем и народом в отношения чисто формальные, конституционные» он откровенно отвергал.

Какой совет мог бы дать ему Доносо — — — об этом я справился по луминару. В архивах, распоряжающихся прошлым, умные головы основательно над этим поразмыслили. Без сомнения, испанец рекомендовал бы в качестве панацеи государственный переворот. Конечно, легитимный монарх — наименее подходящая фигура для такой роли; возглавив путч, он отдалился бы от сущности своей власти. Диктатура не передается по наследству.

Разговоры между утопистами и идеалистами — даже если реальность служит для них лишь поводом, а прямого касательства к этим дискуссиям не имеет — необыкновенно привлекательны для историка: они как ростки в оранжерее, когда вот-вот должен начаться град. Доносо, должно быть, видел своих врагов в других утопистах — он, например, неприязненно относился в анархическому социализму некоего Прудона, тогда как Маркс остался для него незамеченным. Гегеля он, конечно, считал «промывателем мозгов».

Однако любая фабричная труба, которая пускает дым в небо, противоречит идеальным устремлениям. Разрушители машин [382]поняли это раньше и лучше других. Между прочим, они и в XXI веке христианской эры праздновали свое возвращение.

Когда историк задним числом воспроизводит великие шахматные партии — играя то на одной, то на другой стороне, — это лишь усиливает его боль. Ведь играет он не против одного или другого из двух противников и не против их обоих: он играет против могучего Кроноса, пожирающего своих детей, и еще — против Хаоса, порожденного Кроносом.

Мой путь в домартовский период приводит меня, как уже было сказано, не к городскому дворцу — нет, у кафе «Кранцлер» [383], с его знаменитой курильней и «приятным обслуживанием», я сворачиваю на Фридрихштрассе. Моя цель — «Винный погребок Якоба Гиппеля», уже не один десяток лет располагающийся в доме номер 94.

Я почти так же часто задерживаюсь на этой улице, как и на улице Сент-Оноре. Несколько раз я там стоял не на баррикадах, а между ними — например, в том знаменитом марте, после прозвучавшего перед дворцом рокового выстрела [384]; потом еще — в моменты окончания обеих великих войн между красным флагом и свастикой. Я был там, когда баррикада впервые приняла вид разделительной стены, и потом — когда стена эта была снесена. Я — при различных монархах и президентах — маршировал по этой улице к учебным плацам и потом обратно в казармы; я сопровождал танки, двигавшиеся от имперской канцелярии, — пока у моста Вайдендамер они не взлетели на воздух. Я поднимался и в тамошние мансарды — — — в северную рисовальную комнату Шадова [385], в студенческую каморку, где Фридрих Хильшер [386]размышлял о самовластии. Напротив размещалось кабаре «Бонбоньерка»; я там не раз вступал в беседу с дамами, прогуливающимися взад и вперед по тротуару.

Итак, на сей раз моей целью был винный погребок Гиппеля. Там в те годы собирался кружок мужчин, которые удостаивались некоторого внимания как со стороны образованной публики, так и со стороны полиции и были известны как «Свободные». Их причисляли к «крайне левым»; все они отличались развитым интеллектом, необузданностью духовных исканий и недовольством существующим порядком. В остальном они были чрезвычайно разными в своих взглядах и намерениях — взрывоопасный союз…

Общим у них было также знакомство с Гегелем; оно оставило шрамы или невралгические точки. Широкой известностью — как грозный критик Библии — пользовался Бруно Бауэр [387]: отстраненный от преподавания приват-доцент, который теперь занимался издательским делом вперемешку с торговлей сигарами. Он учился у Шлейермахера и ради него атаковал Штрауса и его «исторического Христа» [388]. Основанием для увольнения Бауэра послужил «Трубный глас страшного суда над Гегелем» [389]. Альтенштайн, покровитель Бауэра [390], отказал ему в поддержке из-за этого сочинения, поскольку Бауэр «слишком далеко ушел влево» — — — типичное ошибочное суждение министра, не способного верно оценить макросиноптическую ситуацию.

Как некогда в крестьянских войнах, так и теперь все распри так или иначе вертелись вокруг Евангелия. Представители теологического течения, предшествовавшего мартовской революции, занимались, среди прочего, тем, что определили и упрочили оплот свободы. «Свободные» же искали этот оплот в самой личности. Они считали, что благодаря развитию личностного «самосознания» свобода становится средоточием всякой деятельности. И что за свободу личности необходимо бороться по всем направлениям — против государства, церкви, либерализма, нарастающего социального движения. То есть против всего, что они относили к «массе», что, по их мнению, ограничивало и тормозило «абсолютную эмансипацию индивида».