Эрнст Юнгер - Эвмесвиль

Конечно, у этого метода имеются и противники. Мой папаша, например, им не пользуется: это противоречило бы усвоенным им представлениям об исторической достоверности. Но насколько вообще достоверна история — — — например, у Плутарха? Великие речи царей и полководцев перед сражением? Разве Плутарх был тому свидетелем? Без сомнения, он сам вложил эти речи в уста своих героев. А почему бы и нет? Впрочем, в луминаре я часто слышу нечто гораздо лучшее. А вот источники той эпохи, когда человеческую речь начнут сплошь записывать с помощью автоматических устройств, будут на редкость скудными.

Как тексты, так и спектакли луминара очень помогают мне при изучении анархии — темы, которая для меня представляет особый интерес и которой я занимаюсь тайком. Я цитирую главных и второстепенных представителей теоретического и прикладного анархизма — начиная с «Пира семи мудрецов» [352]и кончая подрывниками и бомбометателями Парижа и Санкт-Петербурга.

В этой связи — еще одно замечание о луминаре, общего характера. Там, где в спектакле появляются персонажи, они часто обмениваются репликами, гениально вложенными кем-то в их уста. Однако в катакомбах, видимо, есть элита, которая стремится пойти еще дальше. Персонажи должны отвечать по собственному почину! Даже с технической точки зрения это представляется не совсем невозможным: это было бы высшей стадией автоматизма [353]. Существуют ранние разработки чего-то подобного — — — скажем, шахматные автоматы, искусно сделанные голуби и черепахи, Координатное ведомство Гелиополя [354]. Но, видимо, предусматривается большее, а именно — возвращение умерших к жизни. Это затрагивает другие сплетения: привязки к Фаусту, Сведенборгу, Юнг-Штиллингу, Райхенбаху и Хаксли [355]— к снова и снова повторяющимся попыткам снизить значение материи не только метафизически, но и — — — да, здесь-то и начинается проблема.

В словах, которые должен усиливать суффикс «-изм», изначально проявляется какая-то особая претензия, волевая тенденция, часто — враждебность. Движение становится интенсивнее за счет субстанции. Это слова для сектантов, для людей, которые читали только одну книгу, для таких, которые «клянутся на своем знамени и бескомпромиссно стоят за правое дело», короче — для разъездных агентов и путешественников по общим местам. Разговор с человеком, который сразу заявляет, что он реалист, скорее всего, очень скоро вызовет у тебя раздражение. Такой человек обычно имеет ограниченное представление о реальности, так же как идеалист — ограниченное представление об идеях, а эгоист — ограниченное представление о «я». Все они наклеивают на свободу ярлык. Так же обстоит дело и с отношением анархиста к анархии.

В любом городе, где объединились тридцать анархистов, уже чувствуется запах пожаров и трупов. Но подобным несчастьям предшествуют непристойные речи. Если же в городе живут тридцать анархов, которые даже незнакомы друг с другом, не случается ничего или почти ничего; атмосфера даже улучшается.

На чем основывается это заблуждение, жертвой которого пало бессчетное число людей и которое будет сохраняться и впредь, до бесконечности? Ведь если я убью отца, я угожу в руки брата. На общество надеяться нечего, как и на государство. Благо заключено в индивиде.

Описанием своих встреч в луминаре я мог бы заполнить целую книгу. В ней были бы и повторы. Основная мысль — отношение анарха к анархисту — проста, как бы она ни варьировалась. Кроме того, разница между тем и другим не принципиальная, она — лишь в степенях. Как в каждом человеке — во всех нас — присутствует анарх, так же он прячется и в анархисте, которого можно уподобить лучнику, чья стрела бьет мимо цели.

О каком бы явлении ты ни думал, его истоки нужно искать у греков. Полис в его многообразии: система реторт, в которых уже проводился любой эксперимент. Здесь найдется все — от разрушителей герм [356]и тираноубийц до людей, полностью отрешившихся от мирских распрей. Пример последних — Эпикур с его идеалом основанной на добродетели нечувствительности к боли. Нет никакого вмешательства богов, будто бы наслаждающихся людскими делами как спектаклем; от государства можно в лучшем случае ожидать безопасности — но индивид должен по возможности быть от него свободным.

Мне пришлось вскоре отказаться от первоначального намерения сгруппировать интересующих меня персонажей вокруг двух полюсов. Скажем, так: здесь — мечтатели, фантазеры, утописты — — — там — мыслители, проектировщики, систематики; четко разделить тех и других невозможно. Чувства и мысли согласуются между собой; личность и ее дело, государство и общество сплавляются воедино. Волна, неодолимая на пути к берегу, после рассыпается пенными брызгами — как по причине утраты собственной энергии, так и из-за внешнего сопротивления. В общественной жизни действует та же закономерность — вспомним хотя бы расколы в среде анабаптистов или сенсимонистов. И особая осторожность рекомендуется там, где выдвигаются мессианские претензии.