Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Но враги тесным кольцом окружили вход в алтарь, и серебряный идол не добился еще чести проникнуть туда. Яков, весь покрытый ранами, дрался своей косой и не уступал ни пяди им завоеванной земли. Святого несли теперь только двое, и его огромная серебряная голова покачивалась со странными движениями пьяной маски. Жители Маскалико дрались с бешенством отчаяния.

Вдруг святой Пантелеймон с резким металлическим звоном скатился на каменные плиты. И в то время как Яков бросился поднимать его, человек огромного роста свалил его ударом ножа в спину. Два раза Яков поднимался на ноги, но два новых удара опять свалили его на землю. Лицо, грудь и руки у него были залиты кровью. И, несмотря на все, он продолжал бороться. Эта страшная, упорная живучесть вывела врагов из терпения. Трое, четверо, пятеро разъяренных пастухов все вместе ударили его в живот, из которого вывалились внутренности. Фанатик повалился навзничь и ударился затылком о серебряную статую, потом судорожно дернулся, упал ничком и снова ударился о металлического святого, руки у него вытянулись вперед, и ноги окоченели.

Святой Пантелеймон погиб.

— Доброго здоровья, донна Клара!

Это утреннее приветствие заставило ее грустно улыбнуться, так как она сознавала, что здоровье постепенно и, может быть, навсегда покинуло ее.

Она еще бодрилась, старалась держаться прямо и не поддаваться все возрастающей слабости. Ведь она казалась еще такой крепкой, несмотря на густую сеть морщин и на прекрасную корону белоснежных седых волос.

К тому же уже начинались первые весенние дни, полные такой тихой прелести. В этой деревне, где она провела столько лет, уже наступило это мягкое, долгожданное тепло, которое должно было вылечить, спасти ее. Надо было только суметь не поддаться этой слабости, не упасть духом, дать молодому воздуху проникнуть в легкие и ускорить движение крови. Эта вера возрождала ее — делала почти веселой. Ей нравились и детское щебетанье Евы, оживляющее комнаты, и звуки пения невестки, отдающиеся под сводами. Этот аромат молодости, поднимающийся вокруг, кротость рождающейся весны возбуждали ее как опьяняющее вино, вызывали бурный подъем жизни, как веселая музыка, проходящая под окнами больного. И все-таки в глубине этого чувства была доля горечи, той озлобленности, которая неминуемо возникает в борьбе.

Когда невестка, видя ее побледневшее лицо в лучах солнца, проникающих сквозь стекла, переставала петь, полная того сострадательного почтения, которое испытывают здоровые по отношению к больным, и спрашивала ее — хорошо ли она себя чувствует — донна Клара отвечала:

— Да, Франческа, хорошо, вы можете петь! — Но глухой звук ее голоса выдавал сдерживаемое раздражение, и Франческа чувствовала это.

— Хотите, мама, я велю приготовить вам постель?

— Нет, нет!

— Вам действительно ничего не надо?

— Да нет же, решительно ничего.

Ей овладевало нетерпение. Она отворяла окно и, облокотившись на подоконник, жадными глотками старалась вдохнуть как можно больше воздуха и здоровья. Или же звала внучку Еву — и та, опьяненная возней, с красным смеющимся лицом и массой распустившихся белокурых волос кидалась к ней со всех ног.

— О, бабушка! — кричала девочка, бросаясь ей на колени и не сознавая причиняемой старухе боли.

И пока Ева отдыхала, сидя около нее, донна Клара с любовью погружала свои длинные аристократические пальцы в эту живую массу волос, издающую естественный запах детства, точно в целебную ванну. На минуту эта ласка приносила ей облегчение, на минуту она чувствовала, как в ней самой отражается ощущение бессознательной радости, идущее от этих маленьких членов, еще трепещущих от недавних игр. Или, вернее, она чувствовала, что в этом маленьком тельце путем наследственной передачи возрождалась часть ее собственного существа, и это доставляло ей наслаждение. Она поднимала головку девочки. Ей хотелось смотреть в эти чистые и глубокие глаза, почти постоянно расширенные от оживления.

— У нее лоб и глаза Валерия. Не правда ли, Франческа?..

— Да, и значит ваш лоб и ваши глаза, мама.

И тогда лучистые морщины донны Клары освещались счастливой улыбкой. Потом, когда девочка, вновь охваченная потребностью движения, убегала от ее ласк, донна Клара осталась неподвижной, чувствуя, как в организме ее медленно тает приятное возбуждение, и боясь шевельнуться, чтобы не рассеять его.

Но бороться со слабостью становилось все труднее, и сила сопротивления мало-помалу ослабевала. Сначала ее охватило только неясное беспокойство, постепенно переходящее в боязнь, а потом ужас, настоящий ужас человека, исчерпавшего всю свою бодрость и вдруг очутившегося безоружным перед лицом опасности, наполнил и парализовал ее старую душу. Тело ее требовало отдыха, мускулы ослабевали. Она чувствовала облегчение, когда опускалась в кресло и прислонялась головой к его спинке. Но ужас леденил ее при одной мысли о большой темной кровати, занимающей почти всю комнату, закрытой со всех сторон занавесками из тяжелой зеленой материи, кровати, на которой пять лет тому назад умер ее муж. Ни за что не согласилась бы она лечь в нее теперь, ей казалось бы, что ее погребают навсегда и что она задохнется. А теперь, больше чем когда-либо, она жаждала свежего воздуха и изобилия света; одиночество было ей ненавистно, так как она воображала, что присутствие молодых, веселых и сильных существ и общение с ними способны дать и ей самой медленное обновление.