Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Подавив волнение, я стал продолжать свою напрасную борьбу, храня в глубине души уверенность, что, когда наступит час, я не смогу не уехать. Тем не менее у меня хватило мужества, выйдя из комнаты больной и все еще дрожа от волнения, у меня хватило мужества написать той, что звала меня: «Я не приеду». Я придумал предлог, и я хорошо помню, что почти инстинктивно придумал его таким, что он не мог показаться чересчур серьезным. «Значит, ты надеешься, что она не обратит внимания на твой предлог и прикажет тебе уехать?» — спросил меня внутренний голос. Я был беспомощен перед этой насмешкой, ужасные раздражение и страх овладели мной и не оставляли меня в покое. Я делал невероятные усилия, чтобы скрывать это в присутствии Джулианны и моей матери; я старательно избегал оставаться наедине с бедной обманутой; каждую минуту мне казалось, что в ее кротких влажных глазах появляется сомнение, мне казалось, что я вижу, как по ее чистому лбу пробегает тень.

В среду пришла телеграмма, повелительная и угрожающая (разве я ее не ждал?) «Ты приедешь, или же никогда больше не увидишь меня. Отвечай». И я ответил: «Приеду».

Неожиданно после этого поступка, совершенного в бессознательном возбуждении, сопровождающем все решительные поступки в жизни, я почувствовал какое-то особенное облегчение, видя, что события принимают более определенное направление. Чувство моей неответственности, чувство неизбежности случившегося и того, что должно случиться, становилось во мне более глубоким.

Если, сознавая все совершаемое мною зло и порицая себя за это, я все-таки не могу поступить иначе, это значит, что я повинуюсь какой-то высшей, неизвестной силе. Я жертва жестокой судьбы, насмешливой и неизбежной.

Тем не менее, встретив на пороге комнаты Джулианну, я почувствовал, как громадная тяжесть легла на мое сердце. И я остановился, шатаясь, между скрывавшими меня портьерами. «Достаточно одного взгляда, чтобы догадаться», — подумал я, растерявшись. И я уже хотел повернуть обратно. Но она позвала голосом, никогда не казавшимся мне таким кротким:

— Туллио, это ты?

Тогда я сделал шаг вперед. Она воскликнула, увидя меня:

— Туллио, что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?

— Просто голова кружится… Это уже прошло, — ответил я и успокоился, подумав: «Она не догадалась».

Действительно, она ничего не подозревала; и мне это казалось странным. Должен ли я ее подготовить к резкому удару? Должен ли я говорить искренно или придумать какую-нибудь ложь из жалости? Или не лучше ли будет уехать неожиданно, не предупреждая, но оставив письмо со своей исповедью. Какой способ будет наилучшим, чтобы сделать мое усилие менее мучительным, а для нее неожиданность — менее жестокой?

Увы! В этой трудной борьбе, благодаря какому-то нехорошему инстинкту, я больше заботился о себе, нежели о ней. И, без сомнения, я выбрал бы способ неожиданного отъезда и письмо, если бы меня не удерживали мои отношения к матери… Нужно было щадить мою мать, всегда, во что бы то ни стало. И на этот раз я не мог избегнуть тайного сарказма.

«Ах, во что бы то ни стало? Какое великодушное сердце! Но полно, для тебя ведь так удобны прежние условия и так безопасны… И на этот раз, если ты захочешь, жертва, умирая, будет стараться улыбаться. Итак, рассчитывай на нее и не заботься об остальном, великодушное сердце».

Действительно, человек иногда в искреннем и в наибольшем презрении к себе находит какое-то особенное наслаждение.

— О чем ты думаешь, Туллио? — спросила меня Джулианна, приложив палец наивным жестом к моим бровям, как бы желая остановить мою мысль.

Я взял ее руку, ничего не ответив. И самого молчания, показавшегося мне серьезным, было достаточно, чтобы снова изменить состояние моего ума; мягкость, которая была в голосе и в жесте ничего не знавшей Джулианны, тронула меня и вызвала нервное волнение, порождающее слезы и называющееся жалостью к самому себе . Я почувствовал острую потребность, чтобы меня пожалели. В это самое время внутренний голос шептал мне: «Воспользуйся этим состоянием души, но пока ничего не сообщай. Преувеличивая, ты свободно дойдешь до того, что заплачешь. Ты хорошо знаешь, какое удивительное впечатление производят на женщину слезы любимого человека. Джулианна будет этим очень расстроена; и будет казаться, что ты страшно мучаешься. Завтра, когда ты скажешь правду, воспоминание о твоих слезах подымет тебя в ее глазах. Она подумает: „Ах, вот почему он так плакал вчера. Бедный друг!“ И тебя не примут за отвратительного эгоиста; будет казаться, что ты боролся из всех твоих сил против какой-то роковой власти; будет казаться, что ты одержим неизлечимой болезнью и носишь в своей груди пораженное сердце. Итак, пользуйся случаем».