Жорис-Карл Гюисманс - В пути

— «Полагаю, что одухотворенная душа не преследуется искушением в истинном значении этого слова. Соизволением Божественным она призывается соприкоснуться с демоном, тесно столкнуться с ним наедине… Воздействие демона воспринимается оболочкой души, как опаление и духовное и чувственное… Душа ревностная в единении с Господом и доблестная стойко сносит самую язвительную муку. Но стоит душе впасть в малейшее несовершенство, хотя бы даже помыслом, как демон пробивает себе путь и все глубже жжет ее своим адским пламенем, пока она не изгонит его подвигами добродетели»…

Согласитесь, по меньшей мере, любопытно такое чуть не телесное сатанинское прикосновение к сокровеннейшим недрам человеческого существа, — добавил посвященный, закрывая книгу.

— Святая мать Цецилия — доблестный полководец души, — подтвердил приор. — Но… но… по моему, в составленном ею для сестер ее аббатства назидании есть несколько смелых утверждений, которые едва ли прочли в Риме с особым удовольствием. Но пора кончать с обозрением нашего скудного сокровища…. Здесь, — приор жестом указал на часть библиотеки, — вы найдете труды для занятий: цистерцианские четьи-минеи, патерик, сборники житий святых, руководства по священной герменевтике, каноническому праву, христианской апологетике, библейской экзогетике, полное собрание сочинений святого Фомы, — все пособия, которыми мы совсем не пользуемся. Ибо известно вам, что мы — ветвь древа бенедиктинского, обреченная на жизнь телесного труда и покаяния. Первейшее призвание наше — быть страстотерпцами Господа Бога. Один Брюно работает над книгами, да, случается иногда прибегнуть к ним мне, человеку, прямое полномочие которого здесь в пустыни — блюсти область духовного, — присовокупил монах с улыбкой.

Дюрталь рассматривал его. Любовно ощупывал отец Максим книги, впивался в них сияющим голубым взором, смеялся по-детски радостно, когда перевертывал страницы.

Как непохож этот монах, очевидно, обожающий свои фолианты, на того приора, с величественным профилем и немыми устами, который внимал моей исповеди на другой день после приезда! И перебирая в памяти всех виденных траппистов, их просветленные лица, ликующие глаза, Дюрталь подумал, что мир ошибается, когда мнит цистерцианцев печальными и мрачными. Совсем напротив — они радостнейшие из людей.

— Кстати, — сказал отец Максим, — его высокопреподобие отец игумен дал мне поручение. Он теперь выздоровел и, зная, что завтра вы намерены покинуть нас, хотел бы провести с вами несколько минут. Сегодня вечером он свободен. Вас не стеснит повидаться с ним после повечерия?

— Отнюдь нет, я буду счастлив побеседовать с Дом Ансельмом.

Они спустились. Дюрталь поблагодарил приора, скрывшегося затем в лабиринте коридоров, и посвященного, который удалился в свою келью. Бездельничая, дождался вечера и не особенно мучился, несмотря на терзавшую его думу об отъезде.

До глубины души взволновала его «Salve Regina», которую в таком исполнении мужских голосов он слышал, быть может, в последний раз. Воздвигался воздушный звуковой храм и с концом антифона рассыпался в огоньках свечей. Истинным очарованьем дышала сегодня траппистская церковь. После богослужения исполнялись четки и не по-парижски, где читают после одного «Pater», десять «Ave» и одну «Gloria» и потом сызнова, но по одиночке низали друг за другом латинские «Pater», «Ave» и «Gloria», пока не перебрали нескольких десятков.

По четкам молились на коленях; половину молитв читал приор, половину — все монахи хором. Молитва возносилась столь стремительно, что Дюрталь чуть разбирал слова; по окончании, по данному знаку, воцарилось глубокое безмолвие, и все погрузились в немую молитву, охватив головы руками.

И Дюрталь понял искусно установленные средства молитвенного возбуждения. После чисто внешних молитв, наступала молитва духовная, благоговейный порыв, усиленный, двинутый в ход самым механизмом «Pater».

«Нет ничего случайного в религии. Обряд, на первый взгляд бесполезный, на деле таит в себе глубокий смысл, — рассуждал он, выходя во двор. — Не бесцельны и четки, которые успокаивают душу, исступленную чтением продуманных, выстраданных молений. Мешают ей печаловаться, твердить Господу все те же просьбы, те же сетования. Дают передышку, возможность рассеяться, забыться речами, над которыми не надо размышлений. Четки заполняют часы усталости, когда мы не молились бы совсем».

— А! Вот и отец игумен! — Траппист выразил сожаление, что им придется ограничиться такой мимолетной встречей, и на вопрос Дюрталя о здоровье ответил, что его силы, Бог дал, окончательно восстановились. Потом предложил ему прогуляться по саду и, если угодно, без стеснения курить.