Луи-Себастьен Мерсье - Год две тысячи четыреста сороковой

Кебет изображает лицемерие {407} сидящим у врат жизни и предлагающим каждому, кто желает войти, испить из чаши заблуждения. Чаша сия — суеверие. Блажен тот, кто, лишь раз глотнув из нее, тут же отбросил ее прочь.

Мы более рассчитываем на внешнее проявление нравов, другими словами — на обычаи, нежели на что-либо другое. Вот почему мы недостаточно занимаемся воспитанием. Древние вкладывали в свои рассуждения больше чувства и тем придавали изучению наук приятность, секрет которой ныне утрачен. Новым авторам всегда не хватает чувства — даже наиболее даровитые из них пропитаны духом педантства. Что может быть нелепее наших коллежей? Сравнить только их сухие, мертвые принципы обучения с тем общественным воспитанием, которое давали молодым людям греки, {408} уснащая мудрость всеми приманками, что влекут к себе сей нежный возраст? Наши наставники предстают лишь суровыми учителями. Что ж удивляться, если ученики первыми покидают их и бегут прочь?

Нет, не чрезмерность страстей — причина наших невзгод. Горячий необъезженный скакун, что встает на дыбы под рукою плохого ездока и, сбросив его, топчет копытами, — под хлыстом разумного хозяина был бы послушен узде и снискал бы ему славу на ристалищах. Слабые страсти свидетельствуют об убогости души. В самом деле, что являет собой сей молчаливый, сей неповоротливый гражданин, чья дремлющая душа ни к чему не чувствует охоты, который смирен потому, что бездеятелен, который прозябает, во всем послушный властям, потому что у него нет никаких желаний. Да полно, человек это или статуя? Поставьте рядом с ним мужа, исполненного живых страстей: с жаром предавшись им, он проникнет в тайны природы; пусть будет ошибаться, зато он проявит свой талант. Враг покоя, жадный до знаний, он, сражаясь со всем миром, обретет тот высокий и светлый разум, который послужит в дальнейшем на пользу отечеству; быть может, его будут преследовать, зато он обнаружит все силы души своей; и доброе имя его будет восстановлено, ибо он был велик и полезен.

Друзья мои, послушайте-ка басню. Стояла на земле с незапамятных времен лимонная роща: на деревьях ее росли золотистые сочные плоды, прекраснее которых никогда не было на свете. Ветви склонялись под их тяжестью, воздух вокруг напоен был их сладким ароматом. Но налетел буйный ветер, сбил несколько лимонов и даже сломал несколько веток. В другой раз сорвали несколько плодов страдавшие от жажды путники и, высосав сок, бросили их на землю. Это заставило лимонный народ выделить сторожей, дабы они впредь отгоняли прохожих и окружили бы рощу высокими стенами для защиты ее от ветров. Сначала сторожа служили лимонам верой и правдой, но вскоре они начали жаловаться, что столь тяжкий труд рождает в их груди невыносимую жажду. И сказали они лимонам: «Господа, мы умираем от жажды, неся свою верную службу. Позвольте сделать на каждом из вас небольшой разрез; мы выдавим лишь одну капельку вашего сока, дабы смочить наши пересохшие горла: вам это не повредит, а для нас и детей наших послужит источником новых сил, и это поможет нам и дальше выполнять свой почетный долг».

Легковерные лимоны охотно вняли их просьбам и позволили сделать себе сие небольшое кровопускание. Что же произошло дальше? Единожды произведя небольшой разрез, господа защитники лимонов повадились все чаще и чаще выдавливать из них сок; сначала они действовали учтиво, но чем дальше, тем все бесцеремоннее. И дошло до того, что они уж и дня не могли прожить без лимонного сока, пили его за всякой трапезой и подливали ко всякому кушанью. И вскоре они заметили, что чем сильнее давить, тем больше выходит сока. Вконец изнуренные лимоны попытались было напомнить о первоначальном уговоре, однако, обретя силу, господа правители побросали всех, несмотря на их сетования, в давильный чан и принялись выжимать, да так, что от лимонов осталась только кожа, да и ту еще обрабатывали посредством особого рычага. В конце концов они стали в лимонном соке чуть ли не купаться. Опустела прекрасная роща, весь лимонный народ был истреблен, а тираны, привыкнув к сему освежающему напитку, так неразумно его расточали, что остались ни с чем. Тут они заболели гнилостной лихорадкой, да все до одного и перемерли. И поделом им!

Вот что могли бы сказать своим королям землепашцы, жители деревень — словом, народ: «Мы высоко вознесли вас над собой. Ради великолепия ваших тронов и безопасности ваших особ мы принесли в жертву свое достояние и жизнь. Вы сулили нам взамен изобилие, вы обещали нам спокойные безоблачные дни. Могли ли мы ожидать, что под вашим владычеством радость исчезнет из наших селений, что дни праздников станут для нас днями печали, что страх и трепет придут на смену сладостному чувству доверия? Прежде взоры наши веселил вид зеленеющих полей и пашни обещали щедро вознаградить нас за наш труд. Ныне плоды сего труда, обильно политые нашим потом, оказываются в чужих руках. Разрушаются деревни, которые мы так любовно обихаживали. Наши старики и дети не знают, где приклонить им головы. Стенания наши не достигают ваших ушей; с каждым днем все большая нищета приходит на смену той, от коей стенали мы вчера. Мы почти утратили образ человеческий — скот, что щиплет траву на наших пастбищах, и тот счастливее нас.