Константин Гамсахурдиа - Десница великого мастера

(Из материнского плача)

Здоровье Арсакидзе изо дня в день ухудшалось.

Больной попросил Нону позвать Бодокию. Долго разыскивала его Нона. В полночь пришел Бодокия. Когда он на цыпочках вошел к больному, ему показалось, что Константин спит, Бодокия поцеловал его в лоб. Он приоткрыл глаза и

сказал:

— Возьми из-под изголовья ключи, открой вон тот зеленый сундук, поищи кошелек и принеси сюда.

Бодокия молча исполнил его желание.

— Как видишь, мне уже не понадобится заказывать далматик… Десять золотых отнеси моей матери, в Пхови. Привези ее сюда, скажи, что я немного хвораю и хочу ее видеть… Пять золотых отдай бедной Ноне… Десять золотых отнеси твоим детям-пусть они растут и здравствуют.

Если не они, то хотя бы правнуки их доживут до того времени, когда в Грузии свет одолеет тьму… Поспеши в Пхови… Бодокия еще раз поцеловал больного и, сгорбившись, вышел из комнаты. Нона заметила, что его плечи вздрагивали. Когда она закрывала за ним дверь, слышала, как рыдал он в темноте. Ночь раскинула в саду шалаш из бурки. И в дом Рати послала она своих послов.

Заря не занималась, августовская жара не спадала даже в темноте. Вокруг единственного светильника плясали черные бабочки с расписными крыльями.

Метался больной мастер, и не видел он ни бабочек, ни летучих мышей, которые носились под потолком. Бабочки, обжигаясь о пламя светильника, падали вниз. Но ночь посылала на гибель новые и новые их отряды. Плясали вокруг огня бабочки. Реяли тени в комнате.

Мужественно боролся с тьмой только фазан в долине Цицамури. Оглушенный жаром, Арсакидзе поднял голову. В окне виднелся небосвод — синий, каким бывает в часы затишья Черное море. Звезды светили и мигали во тьме золотыми ресницами.

Нона варила в своей конурке травы, и когда слезы набегали на глаза, она утирала их подолом платья. Скорбела Нона, что не было около больного его матери. Совенок пропищал в ночи. Больной тихим голосом простонал:

— Воды!

Вода стояла тут же, но правой руки у него не было, а левой он не мог пользоваться — мешала рана.

…Он видел, как река стала выступать из берегов — нет, то была не река, а море, синее море! Не резвятся ли в нем золотые рыбки?

На берегу моря показалась лазская деревня, лазский домик и тополя, высокие, до самых небес.

А затем выступили горы, прекрасные пховские горы. С утесов лились водопады… Но никто не хотел дать ему воды! В маленьком дворике с каменной оградой суетилась старушка в черном. Голова ее была покрыта черным платком. В руке она держала нож с черным черенком. Она вонзила нож в горло черной овцы, и оттуда хлынула кровь. Арсакидзе хотел подойти и напиться, но мать не допускала своего любимого Уту.

С утесов падала вода, гремели обильные пховские водопады, но вокруг стоял зной.

Жаждущие коршуны тщетно бились о безводное палящее небо.

— Воды! — попросил Арсакидзе слабым голосом и заплакал, как ребенок,-даже мать не хотела дать ему напиться! Вдруг испугался, как бы не увидели его слез, с трудом поднял левую руку и прикрыл ею глаза. Простился с горами и морем, простился с милым детством и горьким юношеством…Больному показалось: что-то шуршит в углу над ним, что-то упало на влажную щеку, кто-то его укусил… Не жук ли? Он вздрогнул. Его охватил озноб…

Новое видение возникло перед ним, волчьи глаза сверкнули в темноте. Все ближе и ближе надвигалась расплывчатая мохнатая тень. Сверкнули волчьи глаза и потребовали у него душу. Не отдал художник души своей старцу с волчьими глазами.

Длиннобородый старец вступил в борьбу с мастером и боролся во тьме; затем схватил его за раненое бедро и онемил его. Мастер долго боролся с ним, с богом смерти. Боролся с тьмой фазан в долине Цицамури…

…Наконец занялась заря. На востоке поднялся сполох света.

Небо осыпало горы красными маками, фиолетовые лучи лились, как водопады с пховских гор. С картины сошла Шорена. На ней было платье из китайского шелка, золотые косы падали на плечи. Она шла по полю цветущих маков и кидала в Константина хлебными колосьями… Маки и хлебные колосья! Трижды преклонила перед ним колени желанная и попросила душу у великого мастера. Слезы полились из глаз Константина — не мог он отдать свою душу любимой, ибо душа его принадлежала Светицховели… Из Пхови приехала мать Арсакидзе. Увидела она искусанного скорпионами сына и окаменела… Тысячу лет с того дня шли дожди, гремели громы и всходило солнце над Грузией.

Тысячу лет хранилась легенда об окаменевшей матери.