Люси Монтгомери - Аня из Инглсайда

— О, Гилберт, если бы мы могли сохранить этот миг навсегда!

— У нас еще будет немало прекрасных мгновений. Пора бы нам провести второй медовый месяц. В феврале в Лондоне пройдет большой съезд врачей. Мы поедем на него, а после его окончания немного поколесим по Старому Свету. Так что у нас будет отпуск. На время мы станем опять только влюбленными. Это будет все равно что снова пожениться… В последние месяцы ты сама не своя. («Значит, он заметил».) Ты устала и переутомилась, тебе нужно переменить обстановку. («Тебе тоже, дорогой. Я была так ужасно слепа».) Я не хочу, чтобы меня упрекали, напоминая, что жены докторов умирают молодыми. Мы вернемся отдохнувшими и бодрыми, с совершенно восстановившимся чувством юмора. Ну, примерь подвеску, и ляжем спать. Я до смерти хочу спать, несколько недель не мог выспаться… и близнецы, и эта тревога за миссис Гэрроу.

— О чем, скажи на милость, вы с Кристиной так долго говорили в саду сегодня вечером? — спросила Аня, гордо и важно выступая перед зеркалом со своим бриллиантом на шее.

Гилберт зевнул:

— Даже не знаю. Кристина просто трещала. Но вот один факт, который она сообщила мне. Блоха может прыгнуть на расстояние в двести раз больше своей длины. Ты знала это, Аня?

(«Они говорили о блохах, когда меня терзала ревность. Что за идиотка я была!»)

— Да с чего вы вдруг заговорили о блохах?

— Не помню… возможно, перешли к ним от доберман-пинчеров.

— Доберман-пинчеров? Что это такое?

— Новая порода собак. Кристина, похоже, знаток в этом деле. Меня так мучила мысль о миссис Гэрроу, что я не особенно обращал внимание на ее болтовню. Пару раз я уловил слова «комплексы» и «бессознательное подавление», что-то такое о новой психологии, что входит в моду, и об искусстве, и о подагре, и о политике, и о лягушках.

— О лягушках!

— Да, какие-то опыты, которые проводит один исследователь в Виннипеге. Кристина всегда была не слишком интересной собеседницей, а теперь стала еще более скучной особой. И злобной! Раньше она никогда не была злопыхательницей.

— Что уж такое особенно недоброжелательное сказала она? — спросила Аня невинно.

— Ты не заметила? О, я думаю, ты просто не поняла — в тебе самой нет ничего от такого рода чувств. Впрочем, это неважно. Этот ее смех немного действовал мне на нервы. И она растолстела. Как хорошо, что ты совсем не толстеешь, моя девочка.

— Мне она не показалась такой уж толстой, — сказала Аня снисходительно. — И она, несомненно, очень красивая женщина.

— Так себе. И ее лицо стало как-то грубее. Она твоя ровесница, но выглядит лет на десять старше.

— А ты говорил ей о вечной юности!

Гилберт виновато усмехнулся:

— Надо ведь было сказать что-нибудь любезное. Цивилизация не может существовать без некоторого лицемерия. Хотя, конечно, Кристина — неплохой старый товарищ, даже если она не принадлежит к племени знающих Иосифа. Не ее вина, что в ней нет изюминки… Что это?

— Мой подарок тебе на память о годовщине нашей свадьбы. Но я хочу цент за него… я не собираюсь рисковать. Какие муки я испытала сегодня! Меня терзала ревность к Кристине.

Гилберт взглянул на нее с искренним удивлением. Ему никогда не приходило в голову, что Аня может его к кому-то ревновать.

— Ну, моя девочка, я никогда не думал, что у тебя есть эта способность.

— Есть. Много лет назад я безумно ревновала к Руби Джиллис — из-за твоей переписки с ней.

— Я переписывался с Руби Джиллис? Не помню. Бедная Руби! Но как насчет Роя Гарднера? Если уж на то пошло, горшку перед котелком нечем хвалиться — оба черны!

— Рой Гарднер? Филиппа недавно писала мне, что видела его и что он стал явно тучным. Ах, Гилберт, может быть, доктор Муррей — весьма выдающийся специалист в своей области, но выглядит он как щепка, а доктор Фаулер — как пончик. Ты выглядел таким красивым и элегантным рядом с ними.

— О, спасибо, спасибо. Это должна говорить любая жена. Отвечу комплиментом на комплимент. Ты выглядела необыкновенно хорошо сегодня, Аня, несмотря на то платье. У тебя был легкий румянец, а глаза сверкали… А-х-х, как хорошо! Нет ничего лучше постели, когда совсем выбьешься из сил. Есть еще один стих в Библии — удивительно, как эти старые стихи, которые учил в воскресной школе, вспоминаются потом всю жизнь! «Спокойно ложусь я и сплю» [23]. В покое… и усну… спокойной ночи.

Гилберт уснул чуть ли не прежде, чем договорил последнее слово. Дорогой усталый Гилберт!

Ане не хотелось спать. Она была слишком счастлива, чтобы сразу уснуть. Она надела пеньюар и прошла через холл в комнату мальчиков. Уолтер и Джем в их постелях и Ширли в своей кроватке — все крепко спали. Заморыш, переживший несколько поколений дерзких котят и ставший членом семьи, свернулся в ногах у Ширли. Джем уснул за чтением «Книги жизни капитана Джима» — она лежала открытой рядом на постели. До чего длинный Джем под одеялом! Скоро он будет совсем взрослым. Какой он крепкий, надежный малый! Уолтер улыбался во сне, как тот, кому известна чудесная тайна. Сыпь на шее у Ширли совсем прошла. Гилберт был прав. Он всегда был прав.