Люси Монтгомери: Аня с острова Принца Эдуарда

— «Прошла жатва, кончилось лето» [1], — процитировала Аня Ширли, мечтательно глядя на сжатые поля.

Вдвоем с Дианой Барри они собирали яблоки в саду Зеленых Мезонинов, а теперь присели отдохнуть от своих трудов в залитом солнцем тихом уголке, где воздушные стаи пушистых семечек чертополоха медленно проплывали мимо них на крыльях легкого ветерка, все еще по-летнему напоенного ароматом папоротников, растущих в Лесу Призраков.

Но все вокруг уже говорило об осени. В отдалении глухо рокотало море, поля, поросшие по краям золотарником, лежали обнаженные и сухие, долину, в которой бежал ручей, окрасил эфирный пурпур астр, а Озеро Сверкающих Вод казалось синим-синим, и это была не переменчивая синева весны, не бледная лазурь лета, но чистая, глубокая, невозмутимая синева — как будто вода оставила позади все свои капризы и вспышки чувств и теперь, остепенившись, предалась покою, не нарушаемому пустыми мечтами.

— Хорошее было лето, — сказала Диана, с улыбкой крутя на пальце левой руки новенькое блестящее колечко. — И свадьба мисс Лаванды оказалась его чудесным завершением. Мистер и миссис Ирвинг сейчас, должно быть, уже на берегу Тихого океана.

— Мне кажется, они уехали так давно, что за это время могли объехать вокруг света, — вздохнула Аня. — Просто не верится, что со дня их отъезда прошла всего неделя… Сколько перемен! Все изменилось. Мистер и миссис Аллан тоже уехали. Как уныло выглядит теперь дом священника с закрытыми ставнями! Вчера вечером я проходила мимо него, и у меня возникло такое чувство, будто все, кто жил в нем, умерли.

— Никогда больше не будет у нас такого хорошего священника, как мистер Аллан, — заявила Диана с мрачной уверенностью. — Я думаю, что в эту зиму мы будем слушать всякого рода временных заместителей, а каждое второе воскресенье проповеди вообще не будет… Вы с Гилбертом тоже уедете — здесь будет ужасно скучно.

— Здесь будет Фред, — напомнила Аня вкрадчиво.

— Когда миссис Линд собирается переехать в Зеленые Мезонины? — спросила Диана так, словно не слышала Аниного замечания.

— Завтра. Я рада, что она переезжает к нам… Но это будет еще одна перемена. Вчера мы с Мариллой вынесли все вещи из комнаты для гостей. И знаешь, мне было так неприятно. Глупо, конечно, но мне казалось, будто мы совершаем святотатство. Эта комната всегда была для меня чем-то вроде храма. В детстве я считала ее самой чудесной на свете. Помнишь, как горячо я желала удостоиться чести провести ночь в какой-нибудь комнате для гостей? Но только не в комнате, предназначенной для гостей в Зеленых Мезонинах. О нет, в этой — никогда! Это было бы ужасно — я и глаз не сомкнула бы от благоговейного страха. Когда Марилла посылала меня туда за чем-нибудь, я никогда не могла просто пройти или пробежать по этой комнате — я шла на цыпочках затаив дыхание, так, словно была в церкви, а выйдя оттуда, испытывала облегчение. Там, с двух сторон от зеркала, висели портреты Джорджа Уайтфилда и герцога Веллингтонского [2], и все время, пока я находилась там, они сурово смотрели на меня из-под насупленных бровей — особенно сурово, если я осмеливалась взглянуть на себя в зеркало, которое единственное в доме не искажало черты лица. Я всегда удивлялась, как у Мариллы хватает смелости убирать эту комнату… А теперь она не просто убрана, но совсем оголена. Джордж Уайтфилд и герцог Веллингтонский сосланы в маленькую переднюю на втором этаже. «Так проходит земная слава» [3], — заключила Аня со смехом, в котором слышалась все же и нотка сожаления. Неприятно, когда наши давние святыни осквернены, пусть даже мы уже и переросли их.

— Мне будет так одиноко, когда ты уедешь, — в сотый раз пожаловалась Диана. — Подумать только! Ты уезжаешь уже на следующей неделе!

— Но сейчас мы все еще вместе, — отозвалась Аня бодро, — и не должны позволить печалям следующей недели отравить нам радость этой. Мне самой неприятна мысль об отъезде: Зеленые Мезонины и я — такие добрые друзья… И ты еще жалуешься, что тебе будет одиноко! Это мне надо охать и стонать. Ты остаешься здесь, где столько старых друзей — и Фред! А я буду одна среди чужих, там, где не знаю ни души!