Катулл Мендес: Король-девственник

Глориана, в свою очередь, рассмеялась.

— Я не совсем поглупела еще, но люблю его, понимаешь ли ты, я люблю его и хочу возбудить в нем желание обладать мною. Ведь, я не изменилась, нет! взгляни на мои глаза, на мои губы; в глазах еще сохранился весь блеск, а на губах осталась та же нужная краска, не правда ли? Но теперь вся моя любовь, которую я расточала всем, принадлежит одному ему. Не спорю, это раздосадует многих, но мне-то что за дело! Я тоже должна иметь свою долю счастья. Это мой первый выбор! О чем же ты горюешь? Ведь, эта любовь не повредит нашим интересам.

— В сущности, это правда, — сказал Браскасу.

В эту минуту, вошел камергер Фледро-Шемиль.

— Ну что? — взволнованным голосом спросила Глориани.

— Дела плохи, — отвечал камергер. — Вы привели в ужас короля. В вашей игре чересчур много страсти! Он испугался, убежал!

— Millo Dious! — воскликнул Браскасу, как бы пораженный громовым ударом.

Глориана побледнела и опустилась на кресло; но, вдруг, опомнившись, она встала и, схватив Фледро за руку, увлекла его в глубину ложи, где стада что-то шептать ему на ухо.

— О! это трудно и опасно! — говорил он.

— Так нужно! — настаивала она.

— Да — может быть… вы правы. Я попытаюсь… Приходите.

Глориана, накинув на плечи меховой плащ, быстрыми шагами вышла с камергером, между тем, как Браскасу, оставшись один и почесывая кончик своего носа, говорил про себя:

— Догадываюсь, поступок смелый, даже слишком смелый! Как бы последствия его не привели нас к заключению в государственную тюрьму и не обрекли меня на долгое время обществу крыс и пауков. В самом деле, этот король — настоящая девушка.

Действительно, она привела в ужас Фридриха.

Мотивы Ганса Гаммера, исполненные Глорианой, получили совершенно иной смысл, полный волнующей, страстной тревоги; не утратив своего идеального оттенка, они, в то же время, возбуждали панический страх, который и овладел Фридрихом: бездна разверзлась для него теперь не вверху, а внизу — рай с недосягаемой высоты очутился в самой глубине ада.

Как это случилось? Что послужило поводом! Роскошное тело, золотистые, как солнечный луч, волосы и глубокий, страстный и нежный голос, в котором звучали могучие звуки любви.

Фридриха всего более смущало поразительное сходство Франсуэлы со столь свято боготворимой им королевой; он возмущался дерзости этого демона, принявшего на себя образ чудного ангела.

Ради чего эти, столь различные между собой два существа, одарены были одинаковой красотой: одно — равняющееся божеству, другое — демону искусителю? Разве сатана может быть Богом?

Бежав из театра, Фридрих быстрыми шагами прошел вдоль Галерей Панелей, которые, вели к резиденции. Он никогда не ощущал столь сильного смущения, даже в тот злополучный день, когда под тенью душистых кустов, застал толстую девку из соседней деревни в объятиях ее гнусного любовника; он шел или, скорее, бежал, с поникшей головой, не обращая внимания на храброго Карла, с грустью рассказывавшего ему о ежедневно усиливающейся болезни Лизи.

— Оставьте меня, я страдаю и хочу остаться один, — сказал он и, жестом руки удалив своих пажей, вошел в тайные апартаменты, в которых изобретательное искусство осуществило все чудеса волшебства. Не останавливаясь в галереи освещенного луною ландшафта, с невозмущенным спокойствием которого его взволнованная душа, походящая на небо, по которому несется громовая туча, трудно примирялась, он пошел вдоль озера, где челнок, влекомый золотой цепью лебедя, прорезал воду, производя едва слышный шелковистый шорох, но не дерзил взглянуть на эту мирную картину и удалился в мрачное и зловещее место, более согласующееся с настроением его духа.

В этом месте, под низким и темным сводом неба, был целый хаос неподвижных, друг на друга наросших скал, и окружающий эту безжизненно скученную массу туман огненными клубами поднимался из образовавшейся между каменьями бездны, подобной пасти ада, и, действительно, здесь видны были, описываемые древними поэтами пути, ведущие в Тенар, показывалось густое черное пламя и временами слышались раздающиеся из глубины пропасти стоны и стенания как бы исторгнутые вечными страданиями.

Фридрих, взбираясь с глыбы на глыбу, достиг самой высокой скалы, с которой бессознательно устремил глаза к входу пропасти: в этом мрачном и печальном уголке он чувствовал себя успокоенным, и потрясенные его мысли приняли вид покорного отчаяния, соответствующего окружающему его безмолвному уединению; и в тиши ночной темноты, изредка прорезаемой лучами бледного света, мало по малу стал исчезать ослепивший и зажегший его страсть, как жгучее солнце, призрак Глорианы.