Франсуаза Саган - Поводок

– Я опоздал, – хохотнул Кориолан, и я понял, что он пьян.

– Приходи! – вдруг вырвалось у меня. – Приходи! Я тебе уже говорил о «Стейнвее», но ты его еще не слышал. К тому же мне надо многое тебе рассказать.

Он помолчал.

– Но... но Лоранс?

– Ну и что? Мне уже все равно! А потом, ее нет дома, – добавил я храбро. И по его дыханию я понял, что это разрешило его колебания.

Через пять минут мы оба сидели в моей студии, и Одиль, святая простота, очарованная неожиданным визитером, варила нам кофе, пока мы брали аккорды на «Стейнвее».

– Какая звучность! – восхищался Кориолан. – Сыграть и умереть!.. А вот это что... что ты играешь?

– Пустячок, – сказал я, – два аккорда. Они звучат как начало чего-то большого только благодаря «Стейнвею».

– Ты заберешь его?

– Это зависит от того, где мы будем жить. Тайком с ним не уедешь.

Кориолан, развеселившись, заржал, и Одиль, с восхищением взиравшая на его благородный профиль, при виде этих огромных зубов и радостного лица от неожиданности расплескала кофе, заохала и побежала в кухню за тряпкой.

– Сколько ударов кнута вам полагается за подобную провинность? – поинтересовался Кориолан с состраданием в голосе. – Что вы там делаете на полу, как рабыня? Такой прелестный цветок, как вы, Одиль... Думаю, у царицы нелегкий характер, то ли еще будет после отбытия фаворита... ждите бурю!

Одиль кивала головой; казалось, она, как и мой Друг, убеждена в том, что я непременно уйду; и эта уверенность меня ужасала.

– Успокойтесь, моя славная Одиль, последнее слово еще за мной!

Я говорил твердым голосом, но увидел, как оба опустили глаза, и тогда я решился. Я должен уйти, они, конечно, правы. И незамедлительно. Вопрос состоял не в том, когда, но куда. Хотя не одно лишь отсутствие пристанища меня беспокоило... а сама мысль о том, что придется собирать вещи.

– И я скоро скажу его, – Добавил я решительно, чтобы уж завершить предыдущую фразу. «Прощай! Ну что ж, дело сделано!»

Казалось, они вздохнули с облегчением, и это произвело на меня гнетущее впечатление. В какую историю я влип? Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы простить Лоранс все, что она мне сделала: забрала мои деньги, унижала меня, словно я ходил у нее в прислугах, все время выставляла в смешном свете, ну, что там еще?.. Однако меня беспокоило, что все мои реакции какие-то вялые; в этом я видел признак того, что самоуважение мое ослабевает. Я чувствовал, что не должен относиться к этому так спокойно. К тому же еще вчера, у Балансов, я пальнул из всех орудий. Без сомнения, долго ждать не придется: с минуты на минуту на меня налетит шквал гнева. Хорошо бы хоть заговоры какие-нибудь от ярости пошептать, но и горло у меня после вчерашнего одеревенело и ни в какую не собиралось слушаться. Недоброе чувство по отношению к Одиль, Кориолану и всем им подобным нашло на меня. С чего это они так торопились? Почему были так требовательны ко мне? Если их только послушать, так мое поведение всегда было и впредь быть должно безупречно чистым, так вот и отравляешь себе существование, а то и вовсе губишь его. Что бы там ни случилось, я отказываюсь презирать самого себя; нет уж, увольте меня от этой печальной и все более разрастающейся компании самых разнообразных лиц, которые видели во мне только паразита и кретина, если уж так суждено, что лишь одно существо на земле может ко мне относиться с уважением, пусть этим существом буду я сам!

Еще семь лет тому назад я, по заверениям отца Лоранс, не был, видите ли, ее достоин! Я же и тогда знал, что мужчина с того самого момента, как он начинает прилежно заниматься с женщиной любовью, не становится автоматически достоин ее. Зато теперь я также знаю, что и женщина, которая как следует ухаживает за мужчиной, не становится автоматически его достойна. Правда, Лоранс этой аксиомы не знала или притворялась, будто она ей не знакома. Однако проблема заключается прежде всего в этом; все же остальное – лишь следствие. Ну а следствия таковы: во-первых, я чуть было не вырвался на свободу; во-вторых, Лоранс не дала мне этого сделать; и в-третьих, теперь мне от этого плохо.

Как бы эти проблемы ни разрешились, я совершенно уверен, убежден даже, что стоит мне посадить Лоранс на колени да отшлепать как следует – и наша семейная жизнь сразу снова наладится. Может, это и не так. Может, и тут я бестолково и непорядочно рассуждаю. Кто его знает? Да и что я знаю о жизни? Ничего. Я все меньше и меньше представляю ее себе. Да нет, совсем не представляю. Совсем. Вся жизнь какая-то неопределенная, несносная, ничтожная. Все мне наскучило, лишь одного хотелось: спать, принять аспирину и спать... От меня же требуют переменить весь образ жизни – допустим, по необходимости я еще на это способен, но если для этого мне придется собирать вещи, ну уж... на это меня просто не хватит.