Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

«Если бы ей удалось меня вылечить! Чтобы вылечиться, мне необходима „здоровая, сильная любовь“». Он избегал заглядывать в глубь себя, уклоняясь от собственного сарказма, пробуждаемого в нем следующими положениями: «На земле существует лишь одно длительное блаженство: полная и несомненная уверенность в обладании другим существом. Этого блаженства я ищу. Я хотел бы иметь право сказать: моя возлюбленная, вблизи или вдали, живет только мной, счастье ее заключается лишь в полном подчинении моим желаниям, воля моя для нее закон, если бы я разлюбил ее, она бы умерла, умирая, сожалела бы только о моей любви».

Вместо того чтобы принимать любовь со всеми ее страданиями, он упорно искал в ней только наслаждения. Сознание его впадало в непоправимую ошибку. Оно оскорбляло и нарушало христианское миросозерцание, свойственное его натуре.

Джорджио удалось найти убежище в Сан-Пито, на берегу Адриатического моря, в местечке, сплошь поросшем дроком. Убежище оказалось идеальным: домик приютился на склоне холма, среди рощицы лимоновых и оливковых деревьев, с террасы его открывался вид на маленькую бухту между двумя утесами.

Архитектура домика была самая незамысловатая. Наружная лестница вела на террасу с четырьмя дверями в четыре совершенно отдельных комнаты. Каждая комната, кроме двери, имела на противоположной стене по одному окну, выходящему в оливковую рощицу. Под верхней террасой находилась нижняя, но комнаты первого этажа, за исключением одной, были необитаемы.

С одной стороны домика находилась лачужка крестьянина-домовладельца. Два громадных дуба, под напором северо-восточного ветра склонившиеся в сторону холма, распространяли свою тень по дворику, защищая от солнца каменные столы, приспособленные для обедов в жаркое время года. Дворик был обнесен каменной оградой, а душистые грозди цветущей акации, свешиваясь за ограду, рельефно и нежно выделялись на фоне моря.

Домик этот преимущественно сдавался иностранцам, снимавшим его на купальный сезон, что было обычным промыслом всех крестьян побережья Сан-Вито. Он находился на расстоянии приблизительно двух миль от ближайшего города и как раз на границе соседнего местечка, называемого Турелле, представляя собой совершенно уединенный, безмятежный уголок. Оба мыса были прорезаны туннелями, отверстия которых виднелись с террасы домика. Линия железной дороги соединяла их между собой и тянулась дальше по берегу, на протяжении пяти- или шестисот метров. На вершине правого мыса на груде камня было растянуто «trabosso», странное приспособление для ловли рыбы, устроенное из бревен и досок, похожее на гигантского паука.

Жилец после сезона был принят как особое, неожиданно свалившееся счастье.

Старик хозяин сказал:

— Весь дом твой.

Он даже отказался назначить цену:

— Сколько хочешь, столько и дашь, плати, когда вздумается, коли понравится.

Произнося эти приветливые слова, он тем не менее так зорко следил за иностранцем, что тот смутился от его пронизывающего взгляда. Старик был кривой, лысый, с двумя седыми клочками волос на висках, бритый, он ходил на своих согнутых дугой ногах, подаваясь вперед всем корпусом. На всей фигуре его сказывалось влияние неустанного, тяжелого труда: от работы в поле с плутом выступило правое плечо и скривился стан, от косьбы согнулись дугой ноги, от работы в винограднике он весь сгорбился, медленный и упорный труд земледельца отозвался на всей его внешности.

— Дашь сколько хочешь.

В своем симпатичном юном жильце, несколько рассеянном и мечтательном, старик уже почуял сразу щедрого барина, неопытного и нерасчетливого. Он сразу понял, что ему выгоднее поставить себя в зависимость от этой щедрости, чем от своей собственной требовательности.

Джорджио спросил:

— А что, место здесь спокойное? Мало гуляющих, мало шума?

Указывая на море, старик с улыбкой произнес:

— Вот смотри: только его и услышишь.

Потом добавил:

— Да еще шум нашего станка. Но теперь Кандия почти не работает.

Улыбаясь, он указал на свою сноху, чем заставил ее покраснеть.

Она была беременна и уже сильно раздалась в талии: волосы у нее были белокурые, лицо белое, усеянное веснушками, глаза серые, большие, подобно агату, с прожилками на радужной оболочке. В ушах ее висели тяжелые золотые серьги в форме колец, а на груди красовалась «presentosa», крупная звезда филигранной работы с двумя сердечками посередине. Рядом с ней на пороге стояла девочка лет десяти, такая же белокурая, как и она, с кротким выражением лица.