Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

— Кто говорит о докторе Дулькамара? — вдруг спросил Паоло, до слуха которого донеслось это имя, и засмеялся во весь рот, еще полный ослепительно белых зубов.

Орсола ничего не слыхала, она была бледна, как лик луны. Сначала весь этот мирный свет, величественно струящийся с неба на реку, и все эти свежие запахи моря приносили ей облегчение, так как эта дивная картина пробуждала в глубине ее души желанные образы любви и вызывала умиление чарующим светом луны. Но вдруг она услышала смутный гул, среди которого выделялось биение сердца, этот глухой шум, казалось, в один миг залил весь воздух. Почва заколебалась под ногами. У нее закружилась голова, границы воды и неба смешались, река хлынула на улицу, крутом вода, вода, вода… Потом вдруг вспыхнула огненная стрела, превратившаяся в блуждающие огоньки, они разрывались, снова сплетались, отдалялись, углублялись и, извиваясь, исчезали во мраке. Среди этого светового круга то появлялась, то исчезала фигура Марчелло с необычайной быстротой и изменчивостью сна. Наконец головокружение прекратилось. Орсола опять увидала отражение луны в спокойной реке, она продолжала идти, одурманенная, ослабевшая, близкая к обмороку.

— Что, кума, устали? Конечно, ведь вы не привыкли. Обопритесь на меня, обопритесь, — говорила Теодора. — Дочь донны Ментины Уссориа, младшая — та, рябая, подошла, понимаете ли, к лавке на площади…

Они подошли к казначейству. Большие рожковые деревья издавали сильный запах, напоминающий запах дубленой кожи, улица, усеянная раковинами, трещала под ногами. Возле берега были спущены два невода для ловли угрей при благоприятствующем свете луны. Величие молчания оттенялось отдаленным прибоем моря. Цвет воды свидетельствовал о том, что здесь было устье реки, видно было, как соленая вода сплетается с пресной.

— Повернем направо, милые дочки, — предложил дон Паоло, сорвав рожок с ближайшего дерева.

Орсола машинально шла дальше. Она так устала, что ей трудно было дышать, инстинктивный страх сменил сентиментальное настроение, возбужденное негой лунной ночи. Ей казалось, что она видит, как подымается и оживает фигура Линдоро, во второй раз почувствовала, как обнимают и ощупывают ее эти жилистые руки, как душит ее горячее дыхание страсти, как он совершает насилие над ней на каменном полу комнаты. Вдруг вспомнила, что в тот момент она не сопротивлялась, не кричала, не сделала ни одного движения, чтобы оттолкнуть его, но отдалась ему без особенных усилий с его стороны, ничего не соображая и чувствуя лишь, как все существо ее трепещет от наслаждения, смешанного с болью, страстная дрожь и сладкая истома чередовались в ее теле, сковывали его и сжимали… Бессознательно она смотрела перед собой, бледная, с расширенными и еще более почерневшими глазами.

— Слушайте, как поет вино! — проговорил, останавливаясь, дон Паоло.

В барках, среди снастей, среди облаков табачного дыма, лежали матросы и стройным хором пели хвалебную песнь в честь прелестных женщин.

Камилла долго сидела на молитвенной скамейке, склонив голову и набожно сложив руки, и тихо молилась, затем зажгла на ночь обетную лампадку Деве Марии и уснула, прижав к груди пылающее сердце Иисуса. Дыхание спящей было полно религиозного блаженства, как будто она только что коснулась лежащей на серебряном дискосе облатки святого причастия. Колеблющийся свет питаемого маслом пламени бросал на ее лицо подвижные тени. Потрескивания разъедаемого червями дерева, эти таинственные звуки старой мебели, прерывали ночное безмолвие.

На той же постели, рядом с Камиллой, лежала Орсола, лежала она совершенно неподвижно, с открытыми глазами, бессонница томила ее, овладела всеми ее членами, тоска, результат непрерывного бодрствования, терзала ее бедную душу. Она прислушивалась к безмолвию, с томительным любопытством наблюдала за собой, как будто хотела узнать, не произошло ли в существе ее какой-нибудь перемены.

Вдруг Камилла начала во сне бормотать какие-то слова, отрывки непонятных фраз, едва шевеля губами и прерывая свой шепот глубокими вздохами. Ее худое продолговатое лицо, изможденное строгим постом и покаянием, пожелтевшее от света лампады, покоилось на белой подушке, напоминая плохо позолоченный лик святой, окруженный сиянием. Маленькие фиолетовые тени покрывали отверстия ноздрей, извилины худощавой, испещренной жилами шеи, впадины щек и углубления глаз, из которых высовывались глазные яблоки, подернутые нежной кожицей век. Казалось, что на постели покоится тело усопшей мученицы, в которую вселился Дух Божий.