Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Девы скал. Огонь

— Не кажется ли вам, что в улыбках этих двух женщин есть что-то родственное? — спросила Фоскарина, следя за бурливой струей воды, оставляемой исчезавшей королевской лодкой, казалось, в этой струе продолжало отражаться двойное сияние женских улыбок.

— У графини наивная и чудная душа, одна из редких венецианских душ, сохранивших яркий колорит старинных полотен, — сказал Стелио тоном, звучавшим благодарностью. — Я обожаю ее руки, одаренные удивительной способностью чувствовать. Эти руки трепещут, прикасаясь к прекрасному кружеву или роскошному бархату, и задерживаются на нем с какой-то стыдливой грацией, маскирующей испытываемое наслаждение. Однажды, когда я ее сопровождал в академию, она остановилась перед «Избиением младенцев» Бонифачио I. Вы, конечно, помните эту зеленую одежду женщины, которую солдат Ирода собирается убить: это нечто незабвенное! Графиня стояла перед картиной, вся проникнутая ощущением полного удовлетворения и восторга, потом сказала: «Уйдем, Эффрено, проводите меня, мои глаза должны сомкнуться, после зрелища этой одежды я не могу ни на что больше смотреть!» — Ах, дорогой друг, не улыбайтесь! Говоря это, она была наивно-искренна, глаза ее, действительно, сомкнулись, запечатлев этот кусок полотна, где Искусство с помощью небольшого количества красок сконцентрировало свою бесконечно радостную тайну. И я сопровождал действительно слепую, охваченный благоговением перед этой избранной душой, в которой могущество красок породило энтузиазм, способный на некоторое время стереть малейшие следы будничной жизни и воспрепятствовать всякому иному общению. Как назвать эту способность? Наполнять кубок до краев, по-моему. Так вот это-то я и хотел бы сделать сегодня вечером, но для этого необходимого вполне владеть собой…

Новые крики, более сильные и продолжительные, прорвались из-за двух гранитных колонн, охранявших вход, в тот момент, когда королевская лодка причаливала к Пиацетте, черневшей народом. Во время паузы компактная масса народа представляла собой какой-то водоворот, а галерея Дворца дожей, наполненная смутным рокотом, напоминала собой внутренность морских раковин, с их обманчивым гулом. В прозрачном воздухе снова прозвучали единодушные крики, разбиваясь о хрупкий лес колонн. Они пронеслись над головами высоких статуй, достигая крестов и куполов церквей, и, наконец, рассеялись в сумеречной дали. Во время новой паузы, царствуя над всем этим гулом внизу, высилась несокрушимая и сложная гармония зданий и церквей, над которыми, подобно легкой мелодии, проносились языческие орнаменты Библиотеки и каким-то мистическим криком возносилась к небу голая вершина башни. Эта безмолвная музыка неподвижных линий была так могущественна, что создавала почти видимый призрак более прекрасной и богатой жизни, витавшей над жизнью волнующейся толпы. Толпа эта чувствовала божественную силу момента и, приветствуя ликованиями юный царственный облик, свою цветущую белокурую королеву с неиссякаемой улыбкой на лице, подплывавшую к античному берегу, — быть может, выражала свое смутное стремление подняться над узостью повседневной жизни и собрать дары вечной Поэзии, рассыпанные по всему этому мрамору и над водой. В толпе, подавленной непрерывным трудом бесцветной жизни, смутно пробуждалась страстная и сильная душа предков, приветствовавших возвращение подобного морского флота, ей вспоминался трепет гигантских знамен, развивавшихся подобно крыльям несущейся Победы, или их звонкое хлопанье, угрожавшее обратившемуся в бегство неприятельскому флоту.

— Знаете ли вы, Пердита, — спросил вдруг Стелио, — знаете ли вы в целом мире другое место, подобно Венеции, обладающее силой в известные моменты возбуждать энергию человеческой жизни, воспламеняя желания до горячечного бреда. Знаете ли вы более опасную искусительницу?

Женщина, которую он называл Пердитой, склонив голову и как бы собираясь с мыслями, ничего не ответила, непреодолимая дрожь пробегала по ее телу при звуках голоса ее юного друга, так внезапно обнаружившего всю страстность и богатство его души, возбуждавшей в ней чувство непобедимой любви и ужаса.

— Мир, забвение! Разве вы обретаете их здесь, на вашем пустынном канале, когда вы возвращаетесь домой утомленная и вся пылающая от соприкосновения с дыханием толпы, приходящей в неистовство от одного вашего жеста? Что касается меня, то когда я плыву по этой мертвой воде, я чувствую, как жизнь моя расширяется с головокружительной быстротой, а мысль воспламеняется будто перед наступлением бреда.