Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Девы скал. Огонь

Ее бледное лицо улыбалось мне под лучами солнца, почти не выделяясь на белизне мрамора.

— Вот еще отмеченные фразы: «Душа, опьяненная, объятая и воспламененная любовью». А вот и другая: «Будьте древом любви, привитым к древу жизни». Как красноречива страсть этой девственницы! Она чарует всех молчальниц, потому что говорит и кричит за них. Но эта книга особенно драгоценна для всякого любящего жизнь благодаря изобилию крови, которая течет в ней, кипит и пылает непрестанно, как на жертвенном алтаре в день великого жертвоприношения. Можно подумать, что этой доминиканке весь мир представляется в багряном виде. Она видит все окружающее сквозь дымку пламенной крови. «Мои воспоминания полны крови, — говорит она. — Я встречу кровь и живые создания и я упьюсь их любовью в крови». По временам ею овладевает кровавый бред. «Тоните в крови! — восклицает она, — погружайтесь в кровь, насыщайтесь кровью, печальтесь в крови, радуйтесь в крови, растите и укрепляйтесь в крови!» Она знает всю ценность нежной и ужасной жидкости, потому что она видит ее не только на чаше, но и струящейся из жил человеческих; охваченная вихрем жизни, она носит свою вуаль среди борьбы ужасных ненавистей и бурных страстей, составляющих красоту ее века. Вот великолепное послание к брату Раймондо Капуанскому. Можете ли вы читать его, не содрогаясь до глубины души? «Он положил свою голову мне на грудь. И я почувствовала биение и аромат его крови…» Я вижу в этих строках не только религиозный экстаз, это реальная страсть. Мне кажется, я вижу, как трепещут и расширяются ноздри молодой женщины. Фраза, которая восхищает меня, несомненно принадлежит ей: «Вооружиться своей собственной чувственностью». Она должна была обладать остротой чувств, потому что все, написанное ею, изобилует живыми образами, яркостью колорита и действия, напоминающих Данте по силе и смелости. Ах, дорогая сестра, не такой руководитель нужен вам, чтобы привести вас в мире к вратам монастыря. В ее одежде вы вдыхаете вместе с ароматом крови все благоухание великолепной жизни, сквозь которые пронеслась эта неукротимая девственница. Бесчисленная толпа, одетая во власяницу и пурпур, железо и золото, увлекала ее в водоворот «пламени гнева и ненависти» не менее пылкий, чем пламень любви. Монахи, монахини, отшельники, придворные, кондотьеры, князья, кардиналы, королевы, первосвященники, все могущественные люди того жестокого и великолепного века подчинялись ее непреклонной воле. Она сильна в размышлениях и поступках. Она называет «возлюбленным братом» Альберико да Бальбиано и «возлюбленными сыновьями» рыцарей ордена св. Георгия. Королеве Иоанне Неаполитанской она осмеливается писать: «Увы! Вас можно оплакивать, как усопшую!» и Григорию XI: «Будьте человеком мужественным, а не богобоязненным». И королю Франции она заявляет: «Я хочу». За это, Массимилла, я люблю ее, а также за то, что она владеет Садом, Домом и Кельей Самопознания, и еще потому, что ей принадлежит выражение: «Вкушать от душ», и, наконец, потому, что еще раньше Леонардо она писала: «Разум питает любовь: чем больше знаешь, тем сильнее любишь, а когда сильнее любишь, сильнее наслаждаешься». Это великие слова, которые должны быть правилом всякой прекрасной, внутренней жизни.

Говоря это, я улавливал в широко раскрытых, неподвижных глазах Массимиллы медленный ритм волны, которая, казалось, имела какое-то музыкальное созвучие со звуками моего голоса, и это ощущение было так ново и необычно, что я продолжал говорить, боясь нарушить его.

Действительно, как только я замолчал, она склонила чело, и из ее ясных глаз безмолвно полились потоки слез.

Я не спрашивал ее, о чем она плачет; я только взял ее руки, похожие на нежные листочки, сожженные полуденным солнцем. И под этим жгучим апрельским небом, возле сверкающего мрамора, на котором тень стрелки, казалось, замерла с незапамятных времен, среди погребальных тисов и анемон, я пережил несколько мгновений неизъяснимого блаженства. Я увидел, как ее душа достигла и пребыла несколько мгновений в той сфере жизни, за пределами которой — по словам Данте — нельзя двигаться дальше вперед, ибо пожелаешь вернуться обратно.

И мне казалось, что после этого для этой души вся остальная любовь и жизнь не должны были иметь никакой ценности.

А после этого божественная дева словно явилась мне такой, какой я созерцал ее в первый день, сидящей между двумя братьями, как образ Молитвы. Я приподнял покрывало, заглянул в глубину ее глаз, и под моим пытливым взором совершилось быстрое чудо. Я долго сохранял какое-то внутреннее успокоение, но покрывало упало — и навсегда.