Генри Миллер - Вспоминать, чтобы помнить (Remember to Remember)

«Господи! — вырвалось у Гумберто. — Гробовщик, вот те на! Нет, мне необходима тефтелька. — Он сделал несколько неуверенных шагов по направлению к столовой. — Эй! — крикнул он. — А где наши субретки?»

Я пошел на кухню. Там их не было. Открыл заднюю дверь и выглянул наружу. Все тихо.

«Они удрали, — объявил я. — Теперь можно обследовать кладовую. Я не отказался бы от ветчины и яиц».

«И я, — сказал Гумберто. — Ветчина и яйца. То, что надо. — Он немного помолчал, как бы решая некую задачу. — А ты не думаешь, — шепнул он, — что где-нибудь может отыскаться и бутылочка?»

«Не сомневаюсь в этом, — заверил его я. — Переверни здесь все вверх дном. Думаю, ты отыщешь золотую жилу. И попроси гробовщика помочь тебе».

Обсуждать природу и значение непристойности почти так же трудно, как говорить о Боге. Пока я не углубился в изучение литературы, существующей по этому вопросу, я и не представлял, в какую трясину вступаю. Уже на уровне этимологии понимаешь, что лексикографы — те еще обманщики — не меньше юристов, моралистов и политиков. Начнем с того, что те, кто серьезно пытается исследовать до конца значение этого понятия, вынуждены признать, что их поиски ни к чему не приводят. В книге «К чистоте» Эрнст и Сигл констатируют, что «нет двух людей, которые пришли бы к единому мнению по поводу дефиниций шести ужасных прилагательных: непристойный, похотливый, сладострастный, грязный, неприличный, отвратительный». Лига Наций тоже стала в тупик, пытаясь определить, что является непристойным. Д.Г. Лоуренс был, возможно, прав, когда говорил: «Никто не знает, что означает слово „непристойный“». Если обратиться к Теодору Шредеру, посвятившему всю свою жизнь борьбе за свободу слова*, то его мнение таково: «Непристойность не содержится в самих книгах и картинах, а является исключительно свойством сознания читателя или зрителя». «Все существующие аргументы в пользу запрета на непристойную литературу, — утверждает он, — неизбежно оправдывают и все остальные ограничения, накладываемые на свободу мысли».

* См. его «Вызов шести цензорам» и другие работы. — Примеч.

Как кто-то хорошо сказал: если начать перечислять все шедевры, заклейменные как «непристойные», получится нудный каталог. Большинство наших лучших писателей, от Платона до Хэвлока Эллиса, от Аристофана до Шоу, от Катулла и Овидия до Шекспира, Шелли и Суинберна, не говоря уже о Библии, были мишенью для тех, кто всегда пребывает в поисках нечистого, неприличного, аморального. В статье под названием «Свобода выражения в литературе» Хантингтон Кейрнз, один из наиболее терпимых и проницательных цензоров, подчеркивает необходимость переподготовки чиновников, отвечающих за соблюдение законов по цензуре. «В целом, — говорит он, — эти люди практически никак не связаны ни с наукой, ни с искусством, ничего не знают о той свободе самовыражения, которая была негласно дарована писателям за годы существования английской литературы, и с точки зрения экспертной оценки они не в состоянии иметь адекватное мнение по этому вопросу. В первую очередь переподготовка требуется правительственным чиновникам, а не массам, которые в своем большинстве лишь весьма поверхностно соприкасаются с искусством».

Думается, следует здесь же мимоходом отметить, что, хотя наше федеральное правительство не осуществляет контроль над произведениями искусства, созданными в стране, оно доверяет министерству финансов контролировать импорт из-за границы. В 1930 году был пересмотрен соответствующий закон, который теперь позволяет министру финансов, по его усмотрению, пропускать в страну классику или повсеместно признанные книги, обладающие несомненной литературной и научной ценностью, даже если в них есть элементы непристойности. Но что понимать под книгами, «обладающими несомненной литературной ценностью»? Мистер Кейрнз предлагает нам такую расшифровку: «Книги, которые американская серьезная критика не единожды признавала высокохудожественными». На первый взгляд такой подход кажется весьма либеральным, но в каждом конкретном случае, когда книга или произведение искусства способны вызвать сенсацию, такой либерализм дает сбой. Относительно сонетов Аретино известно, что они находились под запретом четыреста лет. Сколько нужно ждать, чтобы сняли запрет с некоторых современных произведений, никто не скажет. В уже упомянутой выше статье мистер Кейрнз признает: «Не похоже, чтобы теперешнее отношение к „непристойности“ изменилось». «Ни один из законодательных актов, — продолжает он, — не дает определения слову „непристойность“, и поэтому возможна самая широкая трактовка этого понятия». Те, кто воображал, что решение по «Улиссу» создает прецедент, должны теперь осознать, что были слишком оптимистичны. Когда дело касается книг с «беспокойным» содержанием, ничего нельзя окончательно установить. После многих лет борьбы с разного рода ханжами, фанатиками и прочими психопатами, определявшими, что мы можем читать, а что — нет, Теодор Шредер приходит к выводу, что «во внимание обычно принимаются не истинные качества книги, а ее предположительное воздействие на некоего гипотетического читателя, который в некое проблематичное время в будущем, возможно, прочтет эту книгу».