Томас Пинчон: Винляндия

— Эй, тебя когда-нибудь на свиданки звали ребята с лесоповала — ну там вырубщики, чокеровщики, такого типа?

— Зой-ёйд…

— Только не обижайся, просто парочка таких парней сунули мне свои номера, ну? вместе с купюрами различных достоинств?

— Зачем?

Он присмотрелся, вгляделся в дочь пристально. Это что у нас, провокационный вопрос?

— Так, смотрим, 1984-й, стал-быть, тебе… четырнадцать?

— У тебя получается, на машину попробовать не хочешь?

— Ничего личного, ёксель. — Зойд стаскивал объёмное цветастое платье. Девчонка отпрянула в притворной тревоге, прикрыв ладонью рот и округлив себе глаза. Под платьем на нём были сёрферские купальные шорты и обветшалая футболка «Хуссонга». — На тебе, всё твоё, не против, если я теперь на себя в новостях полюбуюсь?

Они вместе устроились на полу перед Ящиком, с пакетом «Чи-тов» высотой со стул и шестериком грейпфрутовой шипучки из магазина здоровой еды, посмотрели острые бейсбольные моменты, рекламу и погоду — опять без дождя, — пока не настал черёд прощального сюжета.

— Что ж, — хмыкнул диктор новостей Скок Тромблэй, — ежегодное винляндское событие повторилось и сегодня, когда местный амбулаторный пациент академии хи-хи Зойд Коллес совершил свой уже привычный годовой прыжок сквозь стеклянную витрину очередного окрестного заведения. На сей раз повезло печально известному салону «Огурец», которое вы можете здесь видеть на своём обычном месте, чуть в стороне от Трассы 101. Предупреждённые таинственным абонентом, съёмочные группы программы новостей «Лихой кадр» «Телеканала 86» успели запечатлеть деянье Коллеса, которое в прошлом году едва не попало в эфир «Доброго утра, Америка».

— Хорошо выглядишь, па. — По Ящику Зойд вылетел из окна вместе с наложенным звяком бьющегося стекла, уже настоящего. Полицейские крейсера и пожарное оборудование предоставили задорные хромированные детали. Зойд видел, как брякнулся на орштейн, перекатился, встал и кинулся на камеру, вереща и оскалив зубы. Кадры оформления правонарушения для проформы, с последующим отпуском, в сюжет не включили, но в Ящиковом воплощении он с удовольствием убедился, что платье — люминесцентно-оранжевое, почти-ультрафиолетово багровое, с чуточкой кислотной зелени и добавкой пурпура, с набивкой ретро-гавайского узора попугаев-с-танцорками-хулы — на экране цепляло внимание что надо. По одному сан-францисскому каналу видеоплёнку повторили замедленно, миллион хрустальных траекторий, гладких, как струи фонтана, сам Зойд завис в воздухе так, что времени хватило перевернуться в ненулевое количество положений, принятия коих он не помнил, и многие, в стоп-кадрах, могли бы где-нибудь получить фото-премии. Далее последовали лучшие мгновенья прежних его попыток, с каждым шагом в прошлое цветность и прочие качества производства всё хуже, а затем — круглый стол с участием профессора физики, психиатра и тренера по лёгкой атлетике живьём и удалённо с Олимпиады в Л.А., где обсудили эволюции техники броска у Зойда за минувшие годы, отметив полезную разницу между дефенестративной личностью, предпочитающей прыгать из открытых окон, и личностью трансфенестративной, склонной прыгать прямо сквозь закрытые, всякий тип отражает совершенно иной психический подтекст, но на этом месте Зойда и Прерию стало сносить прочь.

— Ставлю тебе девять и пять, па, твой личный рекорд — жалко, что видик ёк, могли б записать.

— Я этим занимаюсь.

Она ровно посмотрела на него.

— Нам просто новый нужен.

— А мне нужны деньги, Вояка, у меня даже бакалеи тут держать не получается, чтоб хватало.

— Ох нет. Я знаю, что это значит. Жир свой рот раскрыл! Мне что делать прикажешь? Не я же все эти пирожные, пирожки и всякую хрень везде разбрасываю, батончики в морозилке, «Нестле-Быстр» вместо сахара, буэ! Мне-то что остаётся?

— Эй, я ж только про деньги заговорил, деть. Кто тебе голову морочит всем этим жиром?

Девочкина голова на длинной тонкой шее и позвонках свершила высокоточный поворот с наклоном, словно скользнула в подогнанный паз, из которого можно разговаривать с отцом.

— Ну… может, разок-другой Большой Ия в последнее время намекнул.

— Вот здорово-то, да, наш известный панкер-диетолог — ещё раз, в честь кого он себя назвал, какого-то робота?

— В честь Исайи Два-Четыре, это стих такой в Библии, — медленно качая головой ладно-сдаюсь, — который твои друзья, его хипповские уроды-предки на него навесили в 67-м, насчёт оборота войны к миру и перековки копий в серпы, прочей идиотской мирни?