Габриэле д'Аннунцио - Том 5. Может быть — да, может быть — нет. Леда без лебедя. Новеллы. Пескарские новеллы

Входя в комнату, она постаралась придать лицу улыбающееся выражение. Альдо лежал на диване. Она снова испытала чувство отчужденности от жизни, которое так часто находило на нее за последнее время. Ей показалось, что только что произнесенные слова не принадлежали тому, кто их произнес. Он, между прочим, показался ей, несмотря на свою ленивую позу, весьма настороже, и его светлый лоб прекрасно таил его тайну, из звуков его голоса ей все время слышались только те, которые он прокричал там, в адской долине, из-за паров горячих источников; и в глазах ее все время сохранялся один его вид, с которым он предстал ей в тот вечер безумия в маленькой калитке, обвитой черным плющом, около стен, еще горячих от летнего зноя.

— Мы говорили о Шакале, — сказала Изабелла.

Этим зловещим именем она называла мачеху, вторую жену Курцио Лунати.

— Она старается изводить меня, когда я здесь. Я раскаиваюсь, что переехала сюда из Рима. Она, как и полагается бывшей горничной, только и делает, что строит козни против нас. И все гадости, какие делает мне отец, все они внушены ею.

Вана слышала только отдельные слова, как будто бы стояла за дверью, которая то отворялась, то закрывалась. Сестра ее, разговаривая, ходила взад и вперед по комнате. И каждым своим движением наносила ей настоящий удар, ударяла ее в бок, ударяла ее в грудь, ударяла в лицо, как какой-нибудь разъяренный противник ударяет кулаком.

— Знаешь ли? — сказала она, останавливаясь и глядя на сестру со слегка фальшивым и принужденным выражением на губах и во взгляде. — Знаешь последнюю выходку их? Они упрекают меня в том, что я позволяю тебе выходить одной на улицу!

— A-а, — протянула Вана и ничего не могла прибавить, ибо задыхалась от враждебного чувства и не верила в истину сообщенного ей, подозревая в этом хитрый маневр, желание что-нибудь выпытать.

Сестра, по-видимому, угадала враждебные мысли ее, потому что прибавила:

— Конечно, я только посмеялась на это.

И опять начала ходить взад и вперед по комнате своей волнующейся походкой, с обычными движениями колен, со своей обычной манерой задерживаться всей тяжестью тела на каждой ноге, вроде того, как кто взвешивает на руке какую-нибудь вещь неисчислимой цены и несколько раз ставит ее перед вами, чтобы вы побольше удивлялись и завидовали. Взгляд брата следил за каждым ее движением из-под полуопущенных век, из глубины темных, впавших глазниц.

— Я ухожу, — сказала Вана, поворачиваясь к дверям, ибо не могла вынести ужасающего видения. — Меня ждут.

Вышла, словно выбежала. Почти бегом прошла коридор, переднюю; спустилась по лестнице, очутилась на свежем воздухе, на мостовой. Глубоко вздохнула, будто с целью проверить, были ли у нее еще легкие в грудной клетке, могла ли она еще распоряжаться своей жизнью. Пошла прямо перед собой, крепко ступая каблуками по твердому тротуару, нахмурив лоб, словно желая сжать между бровями острую волю свою, как клин. Не смотря ни направо, ни налево, но все прямо перед собой, избегая глядеть на прохожих, решив не останавливаться даже в том случае, если бы ей навстречу попался кто-нибудь из близких. Не заглядывала также и внутрь себя; ей хотелось избежать всяких размышлений, колебаний, возмущения перед своим поступком. Она думала одно: «Он ждет меня. Это назначенный час. Я должна идти. Я иду». Она пришла к концу улицы. Запах дамасских роз, белевших за решеткой сада, вдруг заставил ее потерять мужество. Ей вспомнились слезы, которые проливали над ней ее сверстницы. «Кто меня сделал такою? Кто меня сделал такой?»

Дверь была перед ней. Она обернулась, кинула беглый взгляд; улица была пуста. Она вошла.

Паоло Тарзис ждал ее. Провел ее в большую темной отделки комнату, в которой горел огонь в камине, окованном красной медью. Он не скрывал своей тревоги.

— Что случилось? — спросил он ее прежде еще, чем она села, прежде, чем она подняла вуаль.

Тут она почувствовала, что все пропало. Все ее мужество покинуло ее, клин ее воли упал, как выпадает из волос шпилька или какой другой пустяк. От всей ее силы осталась одна только дрожь в желудке и невыносимая горечь во рту.

— Дайте мне попить, — попросила она.

— Чаю?

— Нет, воды.

Странные перед ней мелькали образы, странные воспоминания; ею овладевало непонятное желание начать бредить, говорить бессмысленные, неожиданные слова. Она вспомнила, как он однажды рассказывал про коршуна, будто тот в случае нападения на него, прежде чем лететь, выбрасывает из зоба всю пищу. Почему ей теперь приходило это на память? Она растерянно поглядела вокруг себя. На стенах увидала гравюры и рисунки, изображавшие строение тела крупных летунов. На столе, заваленном книгами и бумагами, она увидала портрет Джулио Камбиазо в рамке из черного дерева. Подошла поближе, нагнулась, чувствуя, как бушует у нее в груди. Она представила себе, как под стеклом на этом немом, неподвижном лице показывается улыбка, обнажающая маленькие детские зубы. «Если бы он был теперь в живых, может быть, моя судьба была бы совсем иной?»