Давид Бергельсон - Когда всё кончилось

Героями первых повестей Бергельсона «Вокруг вокзала» (Арум вокзал) и «В глухом городе» (Ин а фаргебтер штот) были молодые мужчины из «приличных семей», недавно женившиеся и получившие в наследство или в приданое небольшой капитал. Они пытаются пустить свой капитал в дело и устроиться в местечке как «шейне балебатим», в соответствии с представлениями о подобающем им социальном статусе «приличных домохозяев», однако все это неизбежно заканчивается катастрофой — потерей денег, распадом семьи, физическим насилием. Местечко представляет собой маленький, замкнутый, затхлый мир без будущего, в котором каждый пытается выжить за счет другого. В 1909 году Бергельсон начал работать над своим первым романом под названием «В изгнании: Равребе» (Ин голес: Равребе), главным героем которого должен был стать разочаровавшийся в революции молодой интеллигент социалистических убеждений. Чтобы разрешить сомнения в правильности своего проекта, Бергельсон отправился в Варшаву за консультацией к Перецу. Результат оказался отрицательным: «прочитал только Перецу. Перецу понравилось; мне самому — нет; роман не публиковать» [25] Материалн цу Д. Бергелсонс био-библиографие // Висншафт ун револючие, 1–2, Киев, 1934, с. 70. . Такое решение свидетельствует не только о строгости Бергельсона к собственному сочинению, но и о его отказе признать авторитет Переца.

Не закончив «Равребе», Бергельсон взялся за новый роман, впервые сделав своим главным персонажем женщину. Роман «Когда все кончилось» вышел в 1913 году в виленском издательстве Клецкина, поставившего своей целью поддержку серьезной новой литературы на идише, которая к тому времени уже стала заметным культурным явлением. Первый роман Бергельсона сделал его знаменитым. По рекомендации Бялика, отдельные главы были переведены на иврит и опубликованы в одесском журнале «Гаолам». Бергельсон оказался во главе нового литературного направления, противопоставившего себя массовой литературе, а Киев стал новым литературным центром, вместе с Вильно бросившим вызов доминированию Варшавы в еврейской литературе и печати. В 1940 году Дер Нистер напоминал об этом времени в своем панегирике «Письмо Давиду Бергельсону»: «Всякий, кто оказывался вблизи Вас, должен был стать врагом суматошного литературного базара, он становился на Вашу сторону и начинал творить новую для того времени литературную традицию, новую литературную школу, во главе которой стояли Вы, по достоинству призванный возглавить движение» [26] Дер Нистер. Дерцейлунген ун эсеен 1940–1948. Нью-Йорк, ИКУФ, 1957, с. 293–294. . Отличительной чертой этой школы была ориентация на русский и западно-европейский модернизм, в противовес популярной как среди сторонников ивритского возрождения в стиле «духовного сионизма» Ахад-Гаама, так и среди народников-идишистов, сторонников Переца и Ан-ского идее построения новой еврейской литературы посредством адаптации национальной и религиозной традиции.

Критики единодушно признавали, что главным достижением Бергельсона стала героиня романа Миреле Гурвиц. Моисей Литваков, впоследствии грозный идеологический страж советской еврейской культуры, а в то время влиятельный киевский критик сионистско-социалистической ориентации, писал в обзоре новинок еврейской литературы за 1913 год: «Поистине большим событием в нашей литературе стал роман Давида Бергельсона „Когда все кончилось“. Это первый и пока единственный еврейский роман, первая и пока единственная книга о еврейской девушке […] Впервые на идише создан художественный образ, который стоит на такой высокой ступени художественной символизации и который тем самым имеет смысл и значение не только для еврейской литературы» [27] Литваков М. Ин умру. Киев: Киевер фарлаг, 1919, с. 109. . Для Литвакова основным достоинством романа было то, что он восполнял важный пробел в еврейской литературе — отсутствие полноценного и полнокровного женского характера — тем самым приближая еврейскую литературу к мировым образцам и сокращая ее отставание в развитии. Шмуэл Нигер также видел в Миреле символ, но другого рода: «символ вечного Агасфера, блуждающего по миру от одного края горизонта до другого и не знающего, для чего и для кого. Миреле становится духом. Тысячи лет парил этот дух в пустом мировом пространстве, полный верой и сознанием, без вопросов и сомнений. Вдруг — это произошло в нашем поколении — он остановился, увидел, что его со всех сторон окружает пустыня, пустота — и он вопрошает, куда и зачем он идет. Вопрошает — и идет дальше…» [28] Нигер Ш. Шмуэсн вегн бихер. Часть 1. Нью-Йорк: Идиш, 1922, с. 147–148. . Похожее впечатление от образа Миреле как носительницы вечной тайны в блоковском духе сложилось и у Майзеля: «Она целиком занята собой. Священную тайну несет она в себе, тайну, о которой она, возможно, и сама не знает, которая передана ей чудом или сном, и ни для кого неясно, что же это такое. Никто из ее окружения не оказывает на нее никакого влияния, и она не имеет никакого отношения к миру других людей, даже на минуту не испытывает к ним никакого интереса. Как бы ни был другой человек близок к ней, он все равно остается ей чужим» [29] Майзиль Н. Ноэнте ун вайте. Т. 1. Вильно: Б. Клецкин, 1930, с. 117–118. .