Давид Бергельсон - Когда всё кончилось

Спускались сумерки, а они все еще бродили вдвоем по кривым переулочкам. Стало прохладно. Мончик сказал:

— Какая странная здесь тоска… Во всем, во всем такая тоска, а все же… кто знает, — может быть, ради этой одной минуты стоило прожить на свете двадцать шесть лет…

Миреле взглянула на него и протянула ему для пожатия холодные пальцы.

Было уже совсем темно, дышал прохладой летний вечер. Над домом раввина, в боковой улочке, всплыла молодая луна — свежая, круглая, бледная. Как-то особенно много было здесь нынче гуляющих девушек; а перед открытыми дверьми дома раввина стоял уже ямщик со станции, тот самый, что привез сюда Мончика несколько часов тому назад. Раввинша поставила лампу на подоконник, и оттого маленькая улочка выглядела как-то празднично. Миреле торопливо совала вещи в дорожный саквояж Мончика.

— Мончик, посмотрите, это, кажется, ваш носовой платок?

Мончик был так рассеян, что почти не слышал обращенных к нему слов. Явились за пожертвованием двое молодых людей из еврейской начальной школы; он вынул пять золотых монет и вопросительно взглянул на Миреле — не мало ли?

Миреле торопливо повела его к калитке — боялась, как бы он не опоздал на поезд.

— Ах, зачем вы сюда приехали, — сказала она, — мне так больно теперь, Мончик, вот тут, около сердца болит… Я, кажется, почти готова сделать глупость и не дать вам уехать…

Держа Мончика за руку, подвела она его к бричке. А потом стояла на крылечке возле раввинши, глядела, как извозчик хлещет лошадей, потом вдруг круто сворачивает и мчится стрелой по направлению к вокзалу.

— Завтра, — сказала она, — он будет уже дома… У него ведь там масса дел… Так лучше…

И долго смотрела она вслед отъехавшей бричке и, казалось, все думала о том, что так лучше…

Через два дня после отъезда Мончика пришли из предместья сразу две телеграммы. Нераспечатанные, рассказывали они о том, что Мончик уже дома, что крепко помнит он день, проведенный с Миреле, что снует снова по банкам и бирже; и, вероятно, Шмулик был уже у него и выслушал переданный через Мончика решительный отказ. Раввинше Либке до смерти хотелось разузнать содержание телеграмм; но Миреле только взглянула на адрес отправителя и, не вскрыв, вернула телеграммы почтальону.

— Скажите, что я не хотела принять этих телеграмм, — сказала она. — Попросту так прямо и скажите.

Она все еще оставалась в городе и жила у раввинши Либки. Прохожие провожали ее глазами, когда она направлялась на почту: ежедневно посылала она телеграммы и письма какому-то, видно, совсем бездомному человеку. Славу немалую приобрела она в окрестности, благодаря Натану Геллеру, не перестававшему распускать о ней злостные слухи. Помощник провизора Сафьян видел однажды, как она проходила мимо; стоя у аптечного прилавка и с необычайно сосредоточенным выражением лица приклеивая к лекарству ярлык, он обратился к покупателю из местных интеллигентов:

— Вот сделайте милость — полюбуйтесь на эту особу… Это урок для всех праздных людей… И вообще, скажите, ради Бога, зачем только живет на свете такое существо?

Покупатели-простолюдины, стоявшие без шапок, молча слушали эту речь: они забывали о тяжелобольных детях, оставленных дома, и глядели с почтением на этого насквозь пропахшего аптекой человека, который с сосредоточенным видом проверяет рецепты при выдаче лекарств и не терпит праздных людей.

Миреле не получала ответа ни на письма, ни на телеграммы.

Одиноко бродила она по городу и со дня на день становилась грустней и подавленней.

Люди открыто избегали ее — не велика честь знаться с такой особой! Она сознавала это и никогда ни с кем не заговаривала об отношении к ней людей. Но однажды вечером, как-то особенно уныло бродя по главной улице, остановила она барышень Бурнес и стала расспрашивать обо всех членах семьи, а потом заговорила о Вове, который теперь из-за нее перестал ездить к родителям:

— Не могу понять, почему Вова так меня избегает. Ведь я знаю, что он мне преданный друг, знаю даже, что он поехал нарочно на вокзал проститься с моей мамой…

В другой раз, встретив сестер, она приветливо поздоровалась с ними и предложила:

— А не заказать ли нам на завтра бричку и прокатиться куда-нибудь, так верст за восемь-десять от города?

Это было в жаркий воскресный день около трех часов; мать только что уехала за границу лечить свою астму, и у крыльца Бурнесов стояла еще хуторская бричка; Вова приехал несколько часов тому назад проститься с матерью.