Вирджиния Вулф - Годы

— Вот и няня, — сказала Элинор. — Она сейчас тоже ляжет спать, и ты больше не будешь бояться, правда? — Элинор разгладила простыню и поцеловала Розу, а потом встала и взяла свечу.

— Спокойной ночи, няня, — попрощалась она, выходя.

— Спокойной ночи, мисс Элинор, — ответила няня, добавив своему голосу участливости: внизу все говорили, что госпожа долго не протянет.

— Ну, детка, давай на бочок и спать, — сказала она и поцеловала Розу в лоб. Ей было жаль девочку, которая скоро осиротеет. Затем она вытащила из манжет серебряные запонки и начала вынимать из волос шпильки, стоя в нижних юбках перед комодом.

— Я видела… — повторила Элинор, закрывая за собой дверь детской спальни. — Я видела…

Что она видела? Что-то страшное, тайное. Но что? Оно пряталось рядом, позади ее глаз, так напряженно глядевших… Свеча на подсвечнике, который держала Элинор, немного покосилась. Прежде чем она это заметила, три капли свечного сала упали на полированный плинтус. Элинор выпрямила свечу и стала спускаться по лестнице. Она прислушалась. Тишина. Мартин спал. И мать спала. Проходя мимо дверей, минуя ступеньку за ступенькой, она чувствовала, как будто на нее ложится тяжкое бремя. Она остановилась и посмотрела вниз, где была передняя. Тьма хлынула на нее. Где я? — спросила она себя, вглядевшись в кромешный мрак. Что с ней? Она одна посреди пустоты, и все-таки она должна спускаться дальше, должна нести свое бремя. Она приподняла руки, как будто несла кувшин, глиняный кувшин на голове. И опять остановилась. Перед ее глазами проступили контуры миски. В ней была вода. И еще что-то желтое. Это собачья миска, поняла Элинор, а в миске — кусок серы. Собака лежала, свернувшись калачиком, у подножия лестницы. Элинор осторожно перешагнула через тело спящей собаки и вошла в гостиную.

Все посмотрели на нее. У Морриса в руках была книга, но он не читал; Милли держала рукоделье, но не вышивала; Делия полулежала в кресле, совершенно ничем не занятая. Элинор постояла в нерешительности, а потом направилась к письменному столу.

— Напишу Эдварду, — прошептала она.

Она взяла перо, но задумалась. Ей было трудно писать Эдварду: беря перо, разглаживая бумагу на столе, она видела брата перед собой. Его глаза были слишком близко посажены; ее раздражало, как он взъерошивал свой хохолок перед зеркалом в передней. У нее было для него прозвище — «Клин». Но письмо она начала так: «Дорогой Эдвард…» — прозвище сейчас было не к месту.

Моррис поднял глаза от книги, которую пытался читать. Скрип пера Элинор раздражал его. Она остановилась, потом стала вновь писать, затем положила голову на руку. Конечно, все заботы ложатся на нее. И все-таки она его раздражает. Она всегда задает вопросы и никогда не слушает ответы. Он опять стал смотреть в книгу. Но что толку пытаться читать? Ему было неприятно, что все усиленно сдерживают свои чувства. Сделать никто ничего не может, но все сидят с видом подавляемых чувств. Морриса раздражало вышивание Милли и то, что Делия полулежит в кресле, как обычно, без дела. И он заперт тут со всеми этими женщинами, окруженный ненастоящими чувствами. А Элинор все пишет, пишет, пишет. Писать-то не о чем, — но она лизнула конверт, заклеила его и прилепила марку.

— Отнести? — спросил Моррис, откладывая книгу.

Он встал с таким видом, будто был рад хоть что-то сделать. Элинор проводила его до двери и стояла, держа ее открытой, пока он шел к почтовому ящику. На улице моросило. Элинор вдыхала влажный воздух, глядя на причудливые тени, дрожащие на мостовой под деревьями. Моррис вошел в тень и исчез за углом. Элинор вспомнила, как она всегда стояла у двери, когда он, мальчиком, уходил в школу с ранцем в руке. Она махала ему на прощанье, и он, подойдя к углу, всегда махал ей в ответ. Это была их особенная маленькая церемония, теперь, когда они выросли, забытая. Тени дрожали, а она стояла и ждала. Через минуту он появился из темноты. Прошел по улице и поднялся по лестнице.

— Завтра получит, — сказал Моррис. — Во всяком случае, со второй доставкой.

Он закрыл дверь и наклонился, чтобы наложить цепочку. Когда цепочка звякнула, Элинор показалось, будто они оба признали как факт, что в эту ночь уже ничего не случится. Они избегали смотреть друг другу в глаза: на сегодня с них хватит эмоций. Они вернулись в гостиную.

— Ну, — сказала Элинор, оглядываясь, — я, пожалуй, пойду спать. Сиделка позвонит, если ей что-то понадобится.

— Мы все можем идти, — согласился Моррис.