Вирджиния Вулф - Годы

— Значит, Норт… — собственное имя заставило его вздрогнуть, — ты хочешь освежить классику? — продолжил беседу Эдвард. — Рад слышать. У этих стариков есть много интересного. Только вот молодому поколению, — он сделал паузу, — они, судя по всему, не нужны.

— Как глупо! — сказала Элинор. — Я недавно читала одного из них… В твоем переводе. Что же это было? — Она задумалась. Названия не удерживались в ее памяти. — Там про девушку, которая…

— «Антигона»? — предположил Эдвард.

— Да! «Антигона»! — воскликнула Элинор. — И я подумала — точно, как ты сказал, Эдвард, — как это верно, как прекрасно…

Она умолкла, словно испугалась закончить.

Эдвард кивнул, помолчал и вдруг откинул голову и продекламировал:

— «Ούτοι συνέχθειν, αλλά συμφιλείν έφυν…» [73] «Я рождена любить, не ненавидеть» ( древнегреч .) Софокл, «Антигона».

Норт посмотрел на него.

— Переведите, — попросил он.

Эдвард отрицательно покачал головой.

— Все дело в языке, — сказал он.

И замолчал надолго. Ничего не выйдет, подумал Норт. Он не может сказать то, что хочет: боится. Они все боятся — быть осмеянными, выдать себя. И он боится, подумал Норт, глядя на молодого человека с красивым лбом и скошенным подбородком, который слишком эмоционально жестикулировал. Мы все боимся друг друга. Но что именно нас страшит? Осуждение, насмешка, иной образ мышления… Он боится меня, потому что я фермер (он опять посмотрел на круглое лицо с высокими скулами и маленькими карими глазами). А я его — потому что он умен. Норт взглянул на большой лоб с залысинами. Вот что нас разделяет: страх, подумал он.

Норт сменил позу. Он хотел встать и поговорить с молодым человеком. Сказала же Делия: «Не жди, чтобы тебя представили». Но трудно было заговорить с незнакомым человеком, сказать ему: «Что это за узел у меня в голове? Развяжите его». Но ему надоело думать в одиночку. От этого в голове только завязывались узлы, и перед мысленным взором появлялись разные глупые картины. Молодой человек собрался уходить. Надо сделать над собой усилие. И все-таки Норт колебался. Его тянуло и отталкивало, тянуло и отталкивало. Он начал подниматься, но еще до того, как он встал на ноги, кто-то постучал вилкой по столу.

Крупный мужчина, сидевший в углу, стучал по столу вилкой. Он подался вперед, как будто желал привлечь внимание и произнести речь. Это был тот, кого Пегги назвала «Браун», а другие звали Николаем и чью настоящую фамилию Норт не знал. Похоже, этот человек был навеселе.

— Дамы и господа! — начал он. — Дамы и господа! — повторил он гораздо громче.

— Это что, речь? — насмешливо изумился Эдвард. Он полуобернулся на стуле и взялся за монокль, который висел на черной ленточке, как иностранный орден.

Люди сновали вокруг с тарелками и бокалами, порой спотыкаясь о подушки, лежавшие на полу. Какая-то девушка полетела головой вперед.

— Ушиблись? — спросил молодой человек, подавая ей руку.

Нет, она не ушиблась. Но инцидент отвлек внимание от речи. Гул голосов поднялся опять — как гудение мух над сахаром. Николай сел на место. И погрузился в созерцание — то ли красного камня в собственном перстне, то ли разбросанных на столе цветов: белых и восковидных, бледных и полупрозрачных и темно-красных, которые так сильно раскрылись, что были видны золотые сердцевины, а их опадающие лепестки лежали между взятых напрокат ножей, вилок и дешевых бокалов. Затем Николай встал.

— Дамы и господа! — начал он и опять постучал вилкой по столу. На мгновение воцарилась тишина. Через комнату прошагала Роза.

— Ты собираешься сказать речь? — спросила она. — Давай-давай, я люблю слушать речи. — Она встала рядом с ним, приложив ладонь к уху — как военный. Гул разговоров возобновился.

— Тихо! — крикнула Роза. Она взяла нож и постучала по столу. — Тихо, тихо!

Комнату пересек Мартин.

— Из-за чего шумит Роза? — спросил он.

— Я прошу тишины! — сказала она, взмахнув ножом перед его носом. — Человек хочет сказать речь!

Но Николай сел и невозмутимо воззрился на свой перстень.

— Ну, правда же, она просто второе издание старого дяди Парджитера, командира кавалеристов, а? сказал Мартин, кладя руку на плечо Розы и поворачиваясь к Элинор за поддержкой.

— И горжусь этим! — Роза опять махнула ножом в угрожающей близости от лица Мартина. — Я горжусь своей семьей, горжусь своей родиной, горжусь…

— Своим полом? — перебил ее Мартин.

— Да! — торжественно заявила она. — А вот ты чем гордишься? — Она похлопала его по плечу. — Самим собой?