Джек Керуак - На дороге

– Ух ты, никогда не думал, что такое еще бывает! – В вышине, на самой высокой вершине, величественной, как любой из пиков Скалистых Гор, мы увидели заросли бананов. Дин даже вылез из машины, чтобы показать их нам, и стоял, потирая себе живот. Мы были на горном уступе, где над мировой пропастью прилепилась крытая соломой лачужка. От солнца загоралась золотистая дымка, заволакивая собой вид на Моктесуму, – теперь до реки было больше мили вниз.

Во дворике перед хижиной стояла индейская девочка годиков трех, засунув пальчик в рот и разглядывая нас широко открытыми карими глазами.

– Вероятно, за всю ее жизнь здесь еще никто ни разу не останавливался! – выдохнул Дин. – При-вет, малютка. Ну, как дела? Мы тебе нравимся? – Малютка застеснялась, отвернулась и надула губки. Мы заговорили между собой, и она снова стала нас изучать с пальчиком во рту. – Эх-х, жалко, у меня нет ничего, чтобы ей подарить! Подумай только, родиться и жить всю жизнь на этом уступе: этот вот уступ и есть вся твоя жизнь. Ее отец, наверное, спускается по веревке в ущелье и вытаскивает из пещеры свои ананасы, и рубит дрова на восьмидесятиградусной круче, а под ним такая бездна. Она никогда, никогда отсюда не уедет и никогда ничего не узнает об окружающем мире. Вот это народ! Вообрази, какой у них, должно быть, дикий вождь! Вдали от дороги, вон за тем утесом, за много миль отсюда они, возможно, еще дичее и страннее, да-а, потому что Панамериканское Шоссе несет хоть какую-то цивилизацию этому придорожному народу. Ты заметь капельки пота у нее на лбу, – показал мне Дин со страдальческой гримасой. – Не такой пот, как у нас, он маслянистый, и он никогда не высохнет, потому что здесь жарко круглый год, и она не знает ничего про не-пот, она с потом родилась, с потом и умрет. – Капли у нее на лобике были тяжелыми, вялыми, они не стекали вниз: они просто застыли и поблескивали очищенным оливковым маслом. – А что это способно сделать с их душами! Как они должны отличаться от нас в своих личных заботах, и в оценках, и в желаниях! – Дин ехал дальше, раскрыв благоговейно рот, на десяти милях в час, полнясь желанием разглядеть буквально каждое человеческое существо на этой дороге. Мы взбирались все выше и выше.

Пока мы карабкались вверх, воздух становился все холоднее, и девочки-индианки на дороге уже кутали головы и плечи в платки. Они отчаянно махали нам; мы остановились узнать, в чем дело. Они хотели продать нам маленькие кусочки горного хрусталя. Своими огромными, карими, невинными глазами они смотрели на нас с такой душевной силой, что ни у кого не возникло ни малейшего грешного помысла, более того – они были еще очень юны, многим – лет по одиннадцать, а выглядели на все тридцать.

– Посмотри на эти глаза! – выдохнул Дин. Как глаза Пречистой Девы, когда та была ребенком. Мы видели в них нежный и всепрощающий взгляд Иисуса. Они, не отрываясь, заглядывали нам прямо в дущу. Мы протирали свои бегавшие голубые глаза и встречали блеск их взгляда вновь – он все же проникал в нас, гипнотизируя и сожалея. Когда они начинали говорить, то становились вдруг назойливыми и почти что глупыми. В своем молчании они оставались сами собой. – Они совсем недавно научились торговать этими кристаллами, ведь шоссе проложили лишь каких-то десять лет назад – а до этого времени весь народ, должно быть, просто молчал.

Девочки с причитаниями обступили машину. Одна, особенно грустная и настойчивая, вцепилась Дину в потную руку. Она лепетала что-то по-индейски.

– Ах да, ах да, милая, – ответил Дин нежно и почти печально. Он вышел из машины, покопался в багажнике в своем драном чемодане – все в том же старом измученном американском чемодане – и извлек оттуда наручные часы. Потом показал их ребенку. Та заскулила от радости. Остальные столпились в изумлении вокруг. Затем Дин стал рыться в маленькой ладошке, ища «самый милый, самый чистый, самый маленький хрусталик, который она сама нашла в горах для меня». Он нашел такой камушек – не больше ягодки. И протянул ей покачивавшиеся на ремешке часы. Их рты округлились как у детишек в хоре. Счастливица прижала часы к лохмотьям на груди. Они дотрагивались до Дина и благодарили его. Тот стоял среди них, запрокинув изможденное лицо к небу, ища глазами следующий – высочайший и окончательный – перевал; он казался Пророком, сошедшим к ним. Потом снова сел в машину. Девочкам так не хотелось, чтобы мы уезжали. Невероятно долго, пока мы взбирались по прямому отрезку дороги, они всё махали нам и бежали следом за машиной.