Лесь Мартович - Хитрый Панько и другие рассказы

Хозяйка приняла обиженный вид.

— Ну, уж такое скажете? Да у меня так: если услышу — не скажу никому, хоть жги меня на костре! Разве вы меня не знаете?

Как же Мицьку не знать своей хозяйки! Он знал, что она не утерпит и сейчас же побежит по городу рассказывать знакомым все, что услышала. Знал это Мицько очень хорошо, а все-таки не мог удержаться и продолжал:

— Прощальный вечер состоится через неделю. Будет водка, закуска, ужин и бочка пива. Болотневич разучил с хором новое «многолетие», а с речью к директору обратятся маленькая дочка священника и я.

Хозяйка сейчас же пошла разносить секрет. Да и Мицько сделал то же самое. Потому что в городках нашего края очень скучно. Пусть скажет кто-нибудь по совести, что делать чиновникам, учителям и их хозяйкам? Со службы — домой, из дому — на службу, и все одно и то же, одно и то же. И так день за днем — всю жизнь! Хорошо, если случится что-нибудь такое, о чем можно рассказать другому. Это сближает людей и заставляет их вспомнить, что и они — люди.

Вот и побежал Мицько к кузнецу — своему дяде. Кузнец работал в кузнице; туда и зашел Мицько. Рассказал кузнецу о предстоящих проводах директора и произнес свою речь. Но пришлось произнести ее вторично, потому что кузнец за работой не все расслышал.

В кузнице был ученик, который раздувал кузнечный мех, — оборванный и черный, как цыган, только зубы белели, Он с любопытством выслушал речь и запомнил ее до последнего слова, потому что был очень памятлив.

А в воскресенье стоял он на церковной паперти и поджидал директора. Босой, оборванный, черный, воткнул озорник павлинье перо в засаленную шапку. Кто увидал бы его в полночь под мостом, умер бы со страху: истинно чорт болотный! Когда директор вышел из церкви, ученик поднял кверху обе руки и заверещал так, что в ушах зазвенело:

— Весь город — наши дети, наши матери и наши жены — чувствует величайшую благодарность к вам, господин директор!

А директор со стыда не знал, куда деваться. Худенький, сгорбленный, быстро семенил он вдоль церковной стены, только бы уйти от напасти. Ученик же, как собачонка, бежал за ним по пятам и до тех пор не утих, пока не прокричал всю речь Мицька.

Вот каким образом узнал господин директор, что приятели и товарищи готовят ему проводы и что Мицько обратится к нему с речью.

В четверг вечером провожали господина директора.

Очень неприятное дело, когда тебя на людях бранят и ругают. Все на тебя смотрят, — насмехаются, а ты красней и огрызайся, как знаешь. Но еще неприятнее, когда тебя при людях хвалят, хоть и не за что. Потому что здесь ты и огрызаться не можешь; обязан только слушать, краснеть и потеть. Ты знаешь, что там, позади, все над тобою смеются, но ты должен молчать, а потом еще и благодарить. Стоишь на виду у всех, и на душе у тебя так, как если б тебя секли публично на проезжей дороге.

Вот так точно было на душе господина директора, когда стоял он посреди большого красиво убранного зала и ожидал, что вот-вот начнут чествовать его. Стоял, как подсудимый в ожидании наказания. Перед ним, как маков цвет, красовались его ученицы, а позади них черной стеной стояли мужчины. Господин директор смотрел на празднично одетых людей, и сдавалось ему, что видит он перед собой трех смертельных врагов.

Первый враг — это (в представлении господина директора) маленькая девочка в красной юбочке. Когда директор ее учил, она его очень боялась, а теперь наоборот — директор боялся девочки, потому что она собиралась обратиться к нему с речью и преподнести подарок от учениц. Директор уже видел этот подарок: красивый альбом.

Второй враг — учитель Мицько, потому что он должен был обратиться к директору с речью от имени учителей. Директор его очень боялся, ожидая, что, когда Мицько будет выступать, кто-нибудь обязательно засмеется, так как все уже знали эту речь.

Третьим врагом в глазах директора был чиновник Болотневич, потому что он был регентом хора, выучил «многая лета» на новый мотив и должен был пропеть с хором это «многая лета» тотчас же после следующих слов Мицька: «Пусть же господь всевышний по благоволению своему сохранит вас на благо общества многие и многие лета!»

Директору казалось, что каждая нота из «многая лета» будет бить его камнем по голове. Потому что он сам был певчим и знал, что петь вместе с другими — искусство небольшое, а стоять рядом и слушать пение, не зная при этом, куда руки девать, как держать голову и что делать с ногами, — вот это ужасно.