Пётр Валуев - Черный бор - Повести, статьи

Апостол Павел указывает на Воскресение Господа Иисуса Христа как на краеугольный камень нашей веры. Между тем все, что нам повествуется о Его воскресении, запечатлено несомненными чертами человечества. Господь имел просветленную телесность. Он вкусил при учениках рыбу и медовый сот. Но Его просветленная телесность имела сверхъестественные свойства. Затворенные двери не были препятствием Его появлению. Мария могла узнать Его по звуку голоса, когда Он ее назвал по имени. Он мог быть познаваем или не познаваем по произволению, как на пути в Эммаус и при появлении на берегу моря, когда, по словам Евангелиста Иоанна, ученики не дерзнули произнести вопрос: „Кто еси?“ Все здесь облечено таинственностью; но таинственный покров покоится на человеческих чертах» [119].

Чьи образы и чьи краски — в этом месте? Мы их встретим впоследствии у Д. С. Мережковского, которому принадлежит первое место в реализации воскресшей плоти. Но у Мережковского мы не встретим такой оригинальной простоты, как у Валуева, в аргументации этой темы…

Таким образом, утверждая непознанность и непознаваемость мира внешней природы, Валуев утверждает познаваемость человеческой природы, — и это познание, по его понятиям, приводит к религии… Философия религии носит и у Валуева антропологическую окраску…

Доказавши необходимость и законность религиозной веры, Валуев прояснил свой взгляд и на сущность христианской веры: «Христианство, до известной степени, приравнивается к другим формам религий и в той степени низводится до значения исторического факта, подлежащего наравне с другими исторической критике и оценке. С этой точкой зрения человек, смело признающий себя христианином, примириться не может. В его глазах и по его чувству христианство есть восприятие духовным человеком новой жизни, свойства которой ни с чем другим в природе не имеют сходства. В этом осуществляется особое Царство Христа <���…>.

Для христианина самое верное, и притом самое прямое, выражение понятия о земной жизни заключается в двух словах — „нести крест“. Мы все носим до гроба тот крестик, который на нас возлагается при обряде крещения, когда не только в младенце еще не пробудилось сознание, но даже и взрослые, присутствующие при обряде, большей частью не помышляют о символическом значении этого крестика. Символ растет с тем, кто его носит. Крестик становится крестом — более или менее тяжелым, — но всегда крестом. Страдание — наш общий удел. Все страдают, и чем многоструннее, если так можно выразиться, строй души, тем обильнее источники страдания. Но лишь немногие помнят, что нам скорби предвозвещены и что в них нам дарован залог будущей жизни. Страдание не может быть конечной целью бытия» [120].

Проникая в душу человека и завладев его настроением, христианство тем самым дает истоки новой жизни и производит коренное изменение в быте народов…

Запомним и этот пункт, потому что отзвуки его мы встретим еще в миросозерцании великого русского пессимиста К. Н. Леонтьева…

Итак, несмотря на принцип страдания, воздержания и креста, христианство глубоко жизнерадостно и светло.

«Все церкви одинаково сознают коренной переворот в борьбе народов, совершившийся в силу неотразимого влияния христианства. Ему исключительно принадлежат нравственное начало самоограничения, начало верующей покорности своей судьбе, начало кротости в отношениях к ближним, начало признания всех людей ближними, начало духовного равенства мужей и жен и даже семейное начало. Семья есть чадо христианства. До него понятие о потомстве стояло в ветхозаветном мире на месте наших понятий о семье: потомство могло быть идеей немногих, семья — идея, доступная всем и каждому. Можно сказать, что она в первый раз церковно признана в Посланиях апостола Павла, и чтобы в этом убедиться, стоит только вспомнить об условиях семейного быта евреев до евангельской проповеди. Наконец, христианство одно осмыслило кратковременность и печали земной жизни человека, перенеся в другой мир последнее о ней слово» [121].

«Христианские начала одни могут примирять неравенства, умерять страсти, сдерживать и покорять волю, вооружать терпением в нуждах, возбуждать любовь к ближним и обеспечивать все виды добровольного и доброхотного исполнения обязанностей и призвания этой любви. Они всем доступны, не требуют научной подготовки и заключают в себе единственный на земле осуществимый идеал равенства. Но они не вводятся в жизнь ни законами, ни административными распоряжениями… Они могут быть только проповедуемы и проповедуемы двояко: силой слова и силой примера. Проповедь слова — дело церкви; проповедь примера — дело каждого из мирян» [122].