Бенжамен Констан - Адольф

Те немногие, которым удается избегнуть общей участи, замыкают в себе свое тайное порицание: в большинстве смешных черт они усматривают зачатки пороков и уже не потешаются над ними, потому что насмешка сменилась презрением, а презрение молчаливо.

Итак, в небольшом обществе, меня окружавшем, мой характер стал вызывать смутное беспокойство. Мне не могли приписать никаких предосудительных действий, не могли даже отрицать, что в некоторых моих поступках проявлялись великодушие и самоотвержение, но говорили, что я человек безнравственный, человек ненадежный, — два эпитета, весьма удачно придуманные, чтобы намекать на то, чего никто не знает, и предоставлять угадывать то, что никому не известно.

Рассеянный, невнимательный, скучающий, я совершенно не замечал впечатления, мною производимого, и делил свое время между занятиями наукой, которые часто прерывал обдумыванием различных проектов, которые никогда не осуществлял, и развлечениями, не доставлявшими мне удовольствия, когда одно, казалось бы, маловажное обстоятельство вызвало значительную перемену во всем течении моей жизни.

Некий молодой человек, с которым я сошелся довольно близко, уже в течение нескольких месяцев искал благосклонности одной из наименее заурядных женщин нашего общества; я был вполне бескорыстным поверенным его намерений. После долгих усилий он достиг взаимности и, не утаив от меня прежде своих неудач и терзаний, счел своей обязанностью сообщить мне и о своих успехах. Ничто не могло сравниться с его ликованием, с его безмерной радостью. Это зрелище пробудило во мне сожаление о том, что я еще не изведал подобного счастья; до того времени у меня не было ни одной связи, лестной для моего самолюбия; теперь моим взорам как бы открылось новое будущее, в глубине сердца вспыхнула новая потребность. В этой потребности, бесспорно, было много тщеславия, но не одно только тщеславие — и, возможно, его было меньше, чем я сам полагал. Чувства человека неясны и разноречивы; они слагаются из множества изменчивых впечатлений, ускользающих от наблюдателя, и слова, всегда слишком грубые и слишком общие, могут, разумеется, их обозначить, но неспособны их определять.

В доме моего отца я усвоил довольно циничное отношение к женщинам. Строго соблюдая внешние приличия, мой отец, однако, зачастую позволял себе легкомысленные суждения о любовных связях: он смотрел на них как на развлечения, если не дозволенные, то, во всяком случае, простительные, и серьезно относился только к супружеству. По его твердому убеждению, молодой человек главным образом должен остерегаться того, что к свете именуют безрассудством, то есть длительного союза с женщиной, которая не была бы совершенно равной ему по богатству, знатности и внешней привлекательности; в остальном ему представлялось, что, пока речь не идет о женитьбе, можно без всякого стеснения сойтись с любой женщиной — а затем бросить ее; и я помню, как он почти что одобрительно улыбнулся, услыхав следующую пародию на одно известное изречение: «Им это доставляет так мало неприятностей, а нам — столько удовольствия!»

Слишком мало думают о том, как глубоко подобные изречения западают в юные души и как сильно недоумевают дети, слыша в том возрасте, когда все суждения еще неясны и нетверды, такие остроты, встречаемые всеобщей похвалой и противоречащие всем тем непреложным правилам, которые им внушают. Тогда в их глазах эти правила становятся всего только банальными формулами, которые родители сговорились повторять им для успокоения собственной совести, а подлинная тайна жизни представляется им сокрытой в этих остротах.

«Я хочу быть любим», — говорил я себе, томясь смутной тревогой, и озирал все вокруг; я не видел ни одного существа, которое могло бы внушить мне любовь, ни одного, которое казалось бы мне способным полюбить меня; я вопрошал свои склонности и обращался к своему сердцу; ни к кому я не чувствовал особого влечения.

В таком беспокойстве я пребывал, когда познакомился с графом П.; ему было лег сорок, его семья была в свойстве с моей. Он пригласил меня к себе. Злосчастное посещение! У него в доме жила его любовница, полька, славившаяся своей красотой, хотя была она уже не первой молодости. Несмотря на свое двусмысленное положение, эта женщина во многих случаях проявляла величие души. Ее семейство, довольно известное в Польше, было разорено во время смут, терзавших эту страну. Отец ее был изгнан, мать отправилась искать убежища во Францию и взяла с собою дочь, которая после ее смерти осталась в полном одиночестве. Граф П. влюбился в нее. Я так и не узнал, каким образом возникла эта связь, в те дни, когда я впервые увидел Элленору, прочная и как бы освященная длительностью. Роковое ли стечение обстоятельств, неопытность ли юных лет бросили Элленору на стезю, одинаково несообразную и ее воспитанию, и ее привычкам, и той гордости, которая была весьма приметной чертой ее характера? Мне, как и всем, было известно только одно — что, когда граф П. потерял почти все свое состояние и ему угрожало лишение свободы, Элленора дала ему доказательства такой преданности, так презрительно отвергала самые блестящие предложения, так самоотверженно и даже радостно разделяла с ним опасности и лишения, что самая придирчивая строгость не могла не воздать должное чистоте ее побуждений и бескорыстию ее поступков. Только ее энергии, неустрашимости, благоразумию и всяческим жертвам, принесенным ею без единой жалобы, ее любовник был обязан тем, что ему возвратили часть его поместий. Они поселились в Д., чтобы вести гам процесс, удачный исход которого мог вернуть графу П. его былое богатство, и думали прожить там года два.