Герман Мелвилл - ОМУ

Лу спала одна на маленьком диване; около нее горел светильник. Ее брат-щеголь покачивался наверху на матросской подвесной койке. Две газели шалили на циновке поблизости; старым родственницам Мони уступил свой соломенный матрац в тесном закутке, а сам улегся и храпел у открытой двери. После того как все устроились на покой, По-По поставил светящуюся дыню посреди комнаты. Так мы все проспали до утра.

Когда я проснулся, яркие лучи солнца проникали сквозь щели между бамбуками, но никто не шевелился. Полюбовавшись изящной позой, принятой во сне одной из спящих, я затем перенес свое внимание на общий вид жилища, весьма показательный для высокого общественного положения нашего хозяина.

Самый дом был построен в простом, но полном вкуса туземном стиле. Он представлял собой удлиненный правильный овал футов пятидесяти в длину, с низкими сплетенными из бамбука стенами и покрытой пальмовыми листьями крышей. Конек отстоял футов на двадцать от земли. Никакого фундамента не было; голый земляной пол был просто устлан папоротником; такого рода ковер очень хорош, если его часто меняют, в противном случае он становится пыльным и служит прибежищем для паразитов, как это бывает в хижинах более бедных туземцев.

Кроме кроватей, обстановку составляли три или четыре матросских сундука, в которых хранились наряды всей семьи — плотные полотняные рубахи По-По, ситцевые платья его жены и детей, а также всякие мелкие европейские изделия: нитки бус, ленты, немецкие зеркала, ножи, дешевые литографии, связки ключей, черепки посуды и металлические пуговицы. Один из этих сундуков служил Арфрети картонкой для шляп; в нем лежало несколько туземных головных уборов, все одного и того же фасона (ведерки для угля), но отделанные лентами разных цветов. Ничем так не гордилась наша славная хозяйка, как этими шляпами и своими платьями. По воскресеньям она выходила из дому раз десять, и каждый раз, точно королева Елизавета, в другом наряде.

По-По из каких-то соображений установил такой порядок, что нас кормили до того, как подавалась еда остальным членам семьи; доктор, прекрасно разбиравшийся в подобных делах, утверждал, будто мы питались значительно лучше, чем они. Во всяком случае если бы гости Эримеара путешествовали с набитыми кошельками, чемоданами и рекомендательными письмами к королеве, он ухаживал бы за ними не более старательно.

На следующий день после нашего прибытия старый слуга Мони подал нам на обед поросенка, печеного в земле. Издавая приятный аромат, поросенок лежал на деревянной доске, окруженный полушариями печеных плодов хлебного дерева. Затем была принесена большая тыквенная бутыль с «пои» или пудингом из таро, а молодой щеголь, преодолев свою обычную лень, сбросил для нас несколько кокосовых орехов с соседнего дерева.

Когда все было готово, Долговязый Дух под взглядами домочадцев набожно сложил руки над упитанной свиньей и призвал божье благословение. Все присутствующие были очень довольны; По-По подошел к доктору и ласково заговорил с ним, а Арфрети, глядя на него почти с материнской любовью, восхищенно воскликнула:

— Ах! миконари тата маитаи! — другими словами: «Какой набожный молодой человек!»

Сразу же после обеда наша хозяйка принесла мне охапку травы (из какой матросы делают каркас своих парусиновых шапок) и, протянув иголку с ниткой, предложила немедленно взяться за дело и смастерить себе шляпу, в которой я очень нуждался. Опытный в подобного рода работе, я закончил в тот же день и плетение и шитье. Арфрети как бы в награду за мое прилежание своими собственными смуглыми ручками украсила тулью пламенной яркой лентой. Благодаря двум длинным концам ее, по матросской моде свисавшим сзади, за мной сохранился восточный титул, присвоенный мне Долговязым Духом.

На следующее утро, тщательно принарядившись, мы надели наши сомбреро и отправились пройтись. Не собираясь раскрывать свои намерения относительно двора, мы предприняли прогулку главным образом для того, чтобы разузнать, могут ли рассчитывать белые люди на получение какой-нибудь должности при королеве. Правда, мы расспрашивали по этому поводу По-По, но его ответы были отнюдь не обнадеживающими, а потому мы решили сами собрать более подробные сведения.

Но прежде надо в общих чертах описать деревню.

В поселке Партувай насчитывается всего каких-нибудь восемьдесят домов, разбросанных тут и там среди огромной рощи, где деревья были частично вырублены, а подлесок уничтожен. Сквозь рощу протекает река; там, где ее пересекает главная улица, переброшен качающийся под ногами мост из стволов кокосовых пальм, уложенных один подле другого. Улица, широкая и извилистая, из конца в конец прячется в густой тени; для утренней прогулки это самое чудесное место, о каком только могут мечтать фланеры. Среди деревьев с обеих сторон виднеются дома, поставленные без малейшего сообразования с дорогой; одни, когда вы проходите мимо, смотрят вам прямо в лицо, другие, нисколько не стесняясь, поворачиваются спиной. Иногда вам попадается деревянная хижина, обнесенная бамбуковым частоколом; либо дом с одной-единственной застекленной массивной рамой в стене или же с грубой дверью странного фасона на болтающихся деревянных петлях. В общем, однако, жилища построены в самобытном туземном стиле, и как бы жалки и грязны ни были некоторые из них внутри, снаружи все имеют довольно живописный вид.