Герман Мелвилл - ОМУ

Хижина Варви, простая бамбуковая конура, примостилась на плоском уступе скалы; конек крыши одним концом опирался на развилину «аоа», а другой конец поддерживался раздвоенным суком, укрепленным в расселине.

Приближаясь к лачуге, мы несколько раз крикнули, но старый отшельник обратил на нас внимание лишь тогда, когда доктор подошел и дотронулся до его плеча. Старик в это время стоял на коленях на камне и чистил в ручье рыбу. Он вскочил на ноги и удивленно уставился, но тотчас же какими-то странными жестами приветствовал нас, одновременно сообщив тем же способом, что он глух и нем, а затем повел в свое жилье.

Войдя, мы растянулись на старой циновке и стали осматриваться. Грязные бамбуковые стены и тыквенные бутыли имели очень неприглядный вид, и доктор предложил сразу же двинуться дальше в Талу, хотя время близилось к закату. Но в конце концов мы решили остаться.

Старик довольно долго возился снаружи под ветхим навесом, прежде чем появился с ужином. В одной руке он держал мерцающий светильник, а в другой — огромную плоскую тыквенную бутыль с какой-то едой, заполнявшей лишь незначительную ее часть. Он вращал глазами, переводя взгляд с тыквенной бутыли на нас и с нас на тыквенную бутыль, как бы говоря: «Ну, ребята, что вы думаете об этом, а? Неплохое угощение, а?» Но так как рыба и индийская репа оказались не из лучших, трапеза получилась довольно жалкая. Свое мнение о ней старик всячески пытался выразить знаками; бoльшая их часть производила настолько комичное впечатление, что мы склонны были принять их за какую-то веселую пантомиму.

Убрав остатки пиршества, хозяин покинул нас на минуту и вернулся, неся в руках тыквенную бутыль порядочного размера с длинным изогнутым горлышком, отверстие которого было заткнуто деревянной пробкой. Бутыль с приставшими к ней комочками земли имела такой вид, словно ее только что откуда-то выкопали.

Со всякими ужимками и отвратительным хихиканьем, обычным для немых, старикан откупорил растительную флягу; при этом он все время подозрительно оглядывался и, указывая на бутыль, старался внушить нам, что она содержит нечто, являвшееся «табу», то есть запретным.

Как мы знали, спиртные напитки были туземцам строго запрещены, а потому наблюдали за нашим хозяином с большим интересом. Наполнив скорлупу кокосового ореха, он отправил ее содержимое в рот, затем снова наполнил и поднес кубок мне. Запах был противный, и я состроил гримасу. Тут старик пришел в большое волнение, в такое большое, что немедленно произошло чудо. Выхватив чашу у меня из рук, он закричал:

— А, кархоури сабби лили, эна арва ти маитаи! — иначе говоря, «что за болван этот белый! это ведь настоящая вещь!»

Выскочи у него жаба изо рта, мы и то бы так не удивились. На мгновение он сам смутился, а затем, таинственно приложив палец к губам, постарался дать нам понять, что по временам лишается дара речи.

Сочтя такое явление весьма удивительным, доктор попросил его открыть рот, чтобы он мог заглянуть к нему в глотку. Однако старик отказался.

Это происшествие заставило нас отнестись к нашему хозяину с некоторым подозрением. Мы и впоследствии не смогли толком понять его поведение; единственная догадка, пришедшая нам в голову, состояла в том, что мнимая немота каким-то образом помогала ему в гнусных махинациях, которыми он, как позже выяснилось, занимался. Впрочем, и это объяснение казалось нам не вполне удовлетворительным.

Чтобы угодить старику, мы в конце концов отхлебнули «арва ти» и нашли этот напиток плохо очищенным и дьявольски крепким. Желая узнать, из чего он приготовлен, мы спросили об этом хозяина; тот расцвел от удовольствия, схватил светильник и вышел из хижины, предложив последовать за ним.

Пройдя некоторое расстояние по лесу, мы подошли к покосившемуся старому навесу из веток, явно обреченному на разрушение. Под ним ничего не было, кроме куч гниющих листьев и огромного неуклюжего кувшина с широким горлышком, каким-то способом грубо выдолбленного из тяжелого камня.

На несколько минут мы остались одни; старик сунул светильник в горлышко кувшина и исчез. Он вернулся, притащив длинный толстый ствол бамбука и раздвоенный сук. Бросив их на землю, он порылся в куче мусора и извлек нетесаную деревянную колоду с проделанной в ней сквозной дырой; колода немедленно была водружена на кувшин. Затем старик воткнул раздвоенный сук торчком в землю на расстоянии двух ярдов и положил в развилину один конец бамбука, а другой всунул в дыру в колоде; в заключение всех приготовлений он подставил под дальний конец бамбука старую тыквенную бутыль.