Шарль Нодье: Трильби

Так, от одних развалин к другим, Дугал и Джанни добрались до берегов узкого озера Каттрин, потому что в те отдаленные времена лодочники попадались реже и богомольцам чаще приходилось останавливаться в дороге. Наконец, после трех дней пути, они увидели вдали сосны Бальвы, темная зелень которых так живописно выделялась на фоне высохшего леса и бледного мха, покрывавшего гору. Над ее бесплодными скалами чернели старые башни монастыря, словно свисая с вершины скалы, откуда они, казалось, устремлялись в бездну, а вдали громоздились флигеля полуразвалившихся строений. С тех пор как святые основали эту обитель, ни одна человеческая рука не прикасалась к ней, чтобы исправить опустошения, причиненные временем, и легенда, распространенная повсюду в народе, гласила, что, когда ее священные развалины исчезнут с лица земли, враг божий на много веков восторжествует в Шотландии и затмит нечестивым мраком чистое сияние веры. Вот почему толпы христиан каждый раз ликовали, убеждаясь, что монастырь по-прежнему имеет величественный вид и может простоять еще долго. Радостные крики, восторженные возгласы, тихий шепот надежды и благодарности сливались тогда в общей молитве. Вот в эту минуту благоговейного и глубокого волнения, вызванного ожиданием или зрелищем чуда, все богомольцы, стоя на коленях, называли в молитве главную цель своего путешествия: жена и дочери Колла Камерона, одного из ближайших соседей Дугала, просили о новых нарядах, которые должны были затмить на будущих праздниках простую красоту Джанни; Дугал — о том, чтобы к нему в сети попали сокровища в драгоценной шкатулке, которая, на его счастье, оказалась бы целой и невредимой в дальнем конце озера; а Джанни — о том, чтобы ей забыть Трильби и не видеть его больше во сне; впрочем, эту молитву она не в силах была вознести от всего сердца и откладывала ее, чтобы еще раз обдумать у подножия алтаря, прежде чем безраздельно доверить ее внимательному слуху святого покровителя.

Богомольцы добрались наконец до паперти древней церкви, где, по обычаю, один из самых старых отшельников ожидал их, чтобы принять приношения и предложить трапезу и ночлег. Еще издали сияющая ясность лика святого старца, его величественная осанка, не изменившаяся с годами, суровость его неподвижной и почти угрожающей позы поразили Джанни воспоминанием о ком-то, кто внушал ей уважение и страх. Отшельник этот был строгий Рональд, столетний монах из Бальвы.

— Я знал, что увижу вас, — сказал он Джанни таким проникновенным голосом, что, если бы бедняжку при всех обвинили в каком-нибудь грехе, она и тогда не смутилась бы сильнее. — И вы также, добрый Дугал, — продолжал он, благословляя рыбака, — вы хорошо сделали, что пришли за милостями бога в дом, принадлежащий ему, и от мучащих вас тайных врагов просите у нас покровительства, которого теперь можно добиться только ценою больших жертв, потому что небо уже утомлено грехами народа.

Говоря это, он провел их в длинную трапезную; остальные богомольцы отдыхали на камнях в преддверии храма или разошлись по многочисленным часовням подземной церкви, следуя каждый своей приверженности тому или иному святому. Рональд перекрестился и сел. Дугал сделал то же самое. Джанни, охваченная непреодолимой тревогой, пыталась обмануть настойчивое ожидание святого отца, рассеянно обводя взглядом все те редкостные предметы, которые впервые представились ее глазам в этом незнакомом месте. Со смутным любопытством смотрела она на огромные древние своды, на величественно поднимавшиеся пилястры, на необычную резьбу и изысканный узор украшений и на множество пыльных портретов в ветхих рамах, развешанных в бесчисленных, обшитых деревом простенках. Джанни до тех пор никогда не бывала в картинной галерее; впервые ее глаза были поражены этим почти живым воспроизведением человеческого лица, в котором по воле художника отразились все жизненные страсти. Она с восхищением созерцала эту вереницу шотландских героев, так не похожих друг на друга ни выражением лиц, ни характером, а их подвижные зрачки, как бы провожавшие все ее движения, казалось неотступно преследовали ее, когда она переходила от одного портрета к другому, одни с волнением бессильного участия и напрасной нежности, другие с злобной угрозой, с проклятием во взгляде. Один из них благодаря малоизвестному в то время сочетанию тонов и красок, казалось, выступал из плоскости полотна, как будто кисть смелого художника предвосхитила его воскресение из мертвых, и Джанни так испугалась при мысли о том, что он сейчас выскочит из своей золотой рамы и, как призрак, пойдет по галерее, что, дрожа, бросилась к Дугалу и в страхе опустилась на скамейку, которую ей подвинул Рональд.