Джордж Оруэлл - Скотный двор

– Я ничего не понимаю. Я не могу поверить, что на нашей ферме могло случиться такое. Должно быть мы в чем-то допустили ошибку. И, по-моему, выход лишь в том, чтобы работать еще больше. Что касается меня, то отныне я буду вставать еще на час раньше.

Он повернулся и тяжело зарысил в каменоломню. Добравшись до места, он наметил два огромных камня и принялся возиться с ними, решив до наступления ночи доставить их к стенам мельницы.

Животные молча сгрудились вокруг Кловер. С холма, на котором они лежали, открывался широкий вид на округу. Перед их глазами был почти весь скотский хутор – обширные пастбища, тянущиеся почти до большой дороги, хлеба, рощи, пруд, пашни, на которых уже густо пошла в рост молодая зеленая поросль, красные крыши фермы и курящийся над ними дымок из камина. Был ясный весенний вечер. И трава, и живые ограды были освещены лучами заходящего солнца. И никогда ранее ферма – с легким удивлением они осознали, что это их собственная ферма, каждый дюйм которой принадлежит им – не казалась им столь родной. Глазами, полными слез, Кловер смотрела пред собой. И если бы она могла выразить свои мысли, то она сказала бы, что не об этом они мечтали, когда в те далекие годы начали готовиться к свержению человеческого ига. Не эти сцены, полные ужаса и крови, стояли пред их глазами в ту ночь, когда старый Майер впервые призвал их к восстанию. И если бы она могла отчетливо представить себе будущее, то это было бы сообщество животных, навсегда освободившихся от голода и побоев, общество равных, в котором каждый трудится по способностям и сильный защищает слабого, подобно тому, как она оберегала заблудившийся выводок утят в ту ночь, когда говорил Майер. А вместо этого – она не знала, почему так случилось – настало время, когда никто не может говорить то, что у него на уме, когда вокруг рыщут злобные псы и когда ты должен смотреть, как твоих товарищей рвут на куски, после того как они признались в ужасающих преступлениях. У нее не было никаких крамольных мыслей – ни о восстании, ни о сопротивлении. Она знала, что, несмотря на все происшедшее, им все же живется лучше, чем во времена Джонса, и что прежде всего надо сделать невозможным возвращение прежних хозяев. И что бы ни было, она останется столь же преданной и трудолюбивой, так же будет признавать авторитет Наполеона. И все же это было не то, о чем мечтала она и все прочие, не то, ради чего они трудились. Не ради этого они возводили мельницу и грудью встречали пули Джонса. Именно об этом она думала, хотя у нее не хватало слов, чтобы высказать свои мысли.

Наконец, чувствуя, что ей надо как-то выразить эмоции, переполнявшие ее, она затянула «Скоты Англии». Остальные, расположившиеся вокруг, подхватили песню и спели ее три раза – очень слаженно, но тихо и печально, так, как никогда не пели ее раньше.

Когда они исполнили ее в третий раз, в сопровождении двух псов появился Визгун и дал понять, что хочет сообщить нечто важное. Он объявил, что в соответствии со специальным распоряжением товарища Наполеона, «Скоты Англии» отменяются. Исполнять гимн отныне запрещается.

Животные были ошеломлены.

– Почему? – Изумилась Мюриель.

– В этом больше нет необходимости, товарищи, – твердо сказал Визгун. – «Скоты Англии» – это была песня времен восстания. Но восстание успешно завершено. Последним действием ее было состоявшееся сегодня наказание предателей. Враги внутренние и внешние окончательно повержены. В «Скотах Англии» мы выражали свое стремление к лучшему обществу, которое грядет. Но мы уже построили его. И, следовательно, ныне эта песня не отвечает своему назначению.

Несмотря на охвативший их страх, некоторые животные пробовали, было, протестовать, но овцы затянули свое обычное «Четыре ноги – хорошо, две ноги – плохо!», Которое продолжалось несколько минут и положило конец всем спорам.

Отныне «Скоты Англии» исчезли. Вместо этого поэт Минимус сочинил другую песню, которая начиналась словами:

Именно ее теперь пели каждое воскресенье при поднятии флага. Но ни слова ее, ни мелодия ничем не напоминали животным их былую песню «Скоты Англии».

Через несколько дней, когда улегся страх, вызванный жестокой расправой, кое-кто из животных вспомнил – или решил, что помнит – шестую заповедь, которая гласила: «Животное не может убить другое животное». И хотя никто не рискнул упоминать о ней в присутствии собак, все же чувствовалось, что эти убийства как-то не согласовывались с духом заповеди. Кловер попросила Бенджамина прочесть ей шестую заповедь, но когда Бенджамин, как обычно, отказался, сказав, что не хочет вмешиваться в эти дела, Кловер обратилась к Мюриель. Та прочитала ей заповедь. Она гласила: «Животное не может убить другое животное без причины». Так или иначе, но два последних слова как-то выпали из памяти тех, кто вспоминал заповедь. Но теперь они убедились, что заповедь не была нарушена: стало ясно, что теперь есть все основания уничтожать предателей, подручных Сноуболла.