Стефан Цвейг - Легенда одной жизни

Фридрих.

С фройлайн Кестнер.

Леонора,вскипев.

С Кестнер?.. с учительницей музыки?.. с дочерью?..

Фридрих.

Никто не отвечает за своего отца ни в добром ни и дурном.

Леонора.

Бюрштейн, вы слышите…

Смеется.

Это сумасшедший дом! Сумасшедший дом! Сын Карла-Амадея Франка женится на… Сумасшедший дом… И при этом какая непоколебимость в тоне: «Я хочу… я решил… я намерен!» Меня совсем не спрашивают… Мне только сообщают мимоходом, для соблюдения формы. И разумеется, это должно произойти немедленно… В двадцать пять лет ведь, некогда ждать… Все должно быть сделано немедленно…

Фридрих.

Как можно скорее. Я медлить не собираюсь.

Леонора.

Ты не собираешься? Очень жаль… но мне эта манера и этот темп не подходят… Я не могу примириться с этим выбором и с твоей ребяческой самостоятельностью… И совсем на это не согласна… Я полагаю, что надо думать не только о себе, но и о своих обязанностях, которые на нас возлагает наше имя, наше положение.

Фридрих.

Принять такое решение меня как раз и побудили мои обязанности.

Леонора.

У тебя есть обязанности но отношению к твоему отцу, к твоему имени… к нам, а не к этой особе…

Фридрих.

В таком случае, мне придется говорить еще яснее… Как раз в этом доме и перед вами… у меня есть обязанности по отношению к этой женщине… моральные обязанности… и, кроме них, та единственная обязанность, которая заставляет человека чести… дать женщине свое имя…

Леонора.

И это… это ты смеешь?.. Такую… такую особу ты хочешь ввести в этот дом?.. Ты смеешь?..

Фридрих.

Это, может быть, было бы мне трудно… третьего дня… еще вчера… Но я перестал колебаться… с той минуты, как узнал… что мой отец так же исполнил подобную же обязанность… хотя был связан еще и другими.

Леонора,отшатнувшись и вся побелев.

Что… что это значит?

Фридрих.

Нет надобности все объяснять… Ты это знаешь, и я тоже теперь знаю. Я думаю… мы понимаем друг друга…

Леонора.

Нет! Нет! Мы друг друга не понимаем. Существуют вещи, которых я не понимаю, потому что не хочу их понимать, и сравнения, которых я не потерплю. Этот дом — закон: твои отец начертал его, начертал чистым, и я буду его блюсти. Ни один человек не перешагнет этого порога, если не живет по его закону, если недостоин его. У меня нет ничего, кроме этого завещания, но я его буду блюсти — против всех, против всех — и так же, как я вчера указала на дверь этой женщине, потому что она… так же я удалю отсюда всякую другую, недостойную его…

Фридрих.

Если ты хочешь этим сказать…

Леонора.

Этим я хочу сказать, ясно и прямо, что эта… особа… эта дочь алкоголика… твоя… приятельница… никогда не станет, покуда я живу на свете, блюстительницей наследия Карла-Амадея Франка перед лицом человечества и не будет носить его имени; я хочу сказать, что этих покоев я ей не уступлю, что этого наследия с ней не разделю, а скорее отдам его государству, народу, нации, ибо этот дом не груда дерева и камней, а воспоминание, религия и символ нравственной силы. Я не отдам его такой… Словом, я буду отстаивать его против всех… против всех…

Бюрштейн.

Но, фрау Леонора…

Леонора.

Ваше заступничество, к сожалению, не интересует меня. Вы уже приняли решение против меня, и я знаю, что я одна. Одна, но я стойко держусь! Кто не со мною, тот против меня! Здесь только два стана: верность и измена. Я никого не удерживаю, но кому дорого дело жизни Карла, тот должен быть со мною. Кто неспособен на жертву, тот здесь чужой. Я не потерплю здесь никого, кто не подчиняется закону этого дома…

Фридрих.

Иными словами, ты мне отказываешь от дома?

Леонора.

Тебе придется сделать выбор: она или я!

Фридрих.

Я… сказал тебе… он сделан непреложно… А если ты запираешь передо мною двери этого дома… то я этому почти рад.

Леонора вздрагивает.

Фридрих.

Попытаемся же говорить спокойно. Я хочу сказать… Мне было трудно на это решиться, но теперь легко, раз меня вынуждают. То, о чем ты только что заявила, я чувствую сам уже давно: я этому дому чужой. Быть может, не навсегда, но теперь. Этот дом гнетет меня, я не могу здесь работать, воздух Здесь… чересчур крепок… может быть, и чересчур чист… Здесь живет подлинной жизнью только один человек — мой отец. Для второго здесь больше нет места. Я же хочу своей собственной жизни, а в этом доме она невозможна. Пора мне стать самому чем-нибудь и перестать быть сыном своего отца…