Стефан Цвейг - Легенда одной жизни

Переводит дыхание и говорит с тихим волнением.

Знаешь ли… иногда ведь я чувствую и в себе что-то вроде силы… какую-то таинственную смутную власть, велением которой извергаются слова из мне самому чуждого чувства… Тогда у меня такое ощущение, словно и я в праве попытаться… Но чуть только я ступлю вперед — не могу дальше… Она преграждает мне путь — слава… мраморная глыба «отец», холодный камень «отец»… и я не могу, не могу ее опрокинуть… Я не могу, я знаю, что он всегда окажется сильнее… всегда! О, как я ненавижу ее… как я ненавижу эту славу на моем пути… как ненавижу ее!..

Кларисса,подходя к нему.

Фридрих, что с тобой? Мама была, действительно, права, а я не верила ей. Что с тобой сделалось вдруг? Я так всегда любовалась тобою, твоей страстной любовью к отцу, тем, как ты распускался под его лучами… как проникался его духом…

Фридрих,дрожа в неистовстве.

Из любви, ты думаешь? Из любви?.. Ладно же, я тебе… я тебе правду скажу, отчего… отчего я так страстно следовал по его стопам!.. Ты думаешь — из любви?.. Нет, нет и нет… а ради соглядатайства… слышишь ли ты? Из любопытства… как дочери Лота, приподнявшие покров над стыдом своего отца… Да, именно так и я хотел увидеть стыд отца своего, выискать хоть одно пятно, погрешность, неправоту в памяти о нем, чтобы… не так его бояться… не так умаляться перед ним… не так безоговорочно, ужасающе безоговорочно, поклоняться ему!

Переводит дыхание.

Но нигде, нигде я ничего не нашел. Повсюду камень, мрамор незапятнанной белизны! Нигде не видно человека. Всегда совершенство, всегда бог! О, я знаю ее до последней черточки, его жизнь, эту дивно лишенную тайны жизнь, и я говорю тебе: она чудовищно прекрасна! Кто приближался к нему, тот еще и поныне заворожен его чарами: посмотри, посмотри в эхом доме — они все, мать, Бюрштейн, Иоган, они уже не живут собственной жизнью, все они — его собственность. Всех он впивает в себя, все отдают ему свою силу, никто не остается свободен из тех, кто приблизился к нему, ибо он всем давал и ни у кого не брал, никого за свою шестидесятилетнюю жизнь не обидел; его пример их всех очистил и возвеличил, ибо непогрешим, безупречен был он с первого дня до последнего и как человек и как поэт! Понимаешь ли ты, понимаешь ли ты теперь, как меня сокрушает этот пример, и если бы ты вдобавок знала, как я жалок, как исполнен низости…

Кларисса.

Полно, Фридрих… Я ведь знаю тебя…

Фридрих.

Знаешь меня? ты? Никто меня не знает… Но я вижу, ты не веришь мне… Так я расскажу тебе… только в виде примера! Одного примера!.. Я расскажу именно тебе, потому что ты женщина, любящая своего мужа, и потому что ты добрая… Я хочу, чтобы ты, по крайней мере, ты знала, кто я такой, несмотря на то, что я его сын, сын непогрешимого… Слушай же… Есть один человек в городе… во всем свете, знающий меня… любящий во мне только меня самого… единственный человек… девушка… она мне очень близка, очень… но, конечно, только втайне… очень близка… мы… она… ну, словом, я не могу об этом говорить… но она для меня все, моя жена… Моя настоящая жизнь — с нею. Когда я выхожу из этого дома, из этой сутолоки и прихожу к ней, то начинаю дышать… И она, она любит меня… она мне все отдала… никогда ни о чем не просила, ничего не требовала… Ты слушаешь, Кларисса, ты слушаешь меня?

Кларисса.

Да… да…

Фридрих.

Кларисса, эта женщина, — слушай внимательно, — эта женщина вчера впервые выразила желание… впервые… и так робко… так застенчиво, как ребенок… Она подошла ко мне вчера и спросила, позволю ли я ей купить себе билет, — купить, слышишь, Кларисса, а она бедна, — чтобы услышать мою поэму в чтении Гровика… Позволю ли я… не помешает ли она мне… так она чутка… А я, Кларисса, этому единственному из всех человеку, который пришел бы сюда действительно ради меня, единственному человеку, который знает меня и… и несмотря на это меня любит… этому человеку я ответил отказом… Я даже совершил подлость — о, вы, все вы не имеете обо мне представления! — я ей солгал… будто все билеты распроданы… запугал ее роскошными туалетами… Почему? Из малодушного, гнусного страха перед скандалом, перед сплетнями: не заподозрит ли кто-нибудь, не догадается ли, чем для меня является эта женщина, которую я, будь я действительно человеком, ввел бы в этот дом и к моей матери… Кларисса, будь откровенна: разве я слишком сильно выразился, сказав, что я жалкий человек?..