Максим Горький - Жизнь Клима Самгина. Прощальный роман писателя в одном томе

— Ага, слышали?

— Да, но я не верю в это…

— Наивно не верить. Вы, вероятно, притворяетесь, фальшивите. А представьте, что среди солдат, которых офицер ведет на врага, четверо были выпороты этим офицером в 907 году. И почти в любой роте возможны родственники мужиков или рабочих, выпоротых или расстрелянных в годы революции.

Мысль о таких коварных возможностях была совершенно новой для Клима Ивановича, и она ошеломила его.

«Люди вроде Кутузова, конечно, вспомнили бы о Немезиде», — тотчас сообразил он и затем сказал:

— Никогда не думал об этом.

— Не думали? А теперь что думаете? Клим Иванович Самгин развел руками и вполне искренно выговорил:

— Это положение вдвое возвышает мужество и героизм офицерства. Защищать отечество…

— При условии — одна пуля в лоб, другая в затылок, — так? Да? Так?

— Да-а, — протяжно откликнулся Самгин в ответ на свистящий шопот.

Поручик Валерий Николаевич Петров заглянул в лицо его, положил руки на плечи ему и растроганно произнес:

— Дайте, я вас поцелую, голубчик!

Толстые губы его так плотно и длительно присосались, что Самгин почти задохнулся, — противное ощущение засасывания обострялось колющей болью, которую причиняли жесткие, подстриженные усы. Поручик выгонял мизинцем левой руки слезы из глаз, смеялся всхлипывающим смехом, чмокал и говорил:

— Спасибо, голубчик! Ситуация, чорт ее возьми, а? И при этом мой полк принимал весьма деятельное участие в борьбе с революцией пятого года — понимаете?

В правой руке он держал стакан, рука дрожала, выплескивая пиво, Самгин прятал ноги под стул и слушал сипящее кипение слов:

— Но полковник еще в Тамбове советовал нам, офицерству, выявить в ротах наличие и количество поротых и прочих политически неблагонадежных, — выявить и, в первую голову, употреблять их для разведки и вообще — ясно? Это, знаете, настоящий отец-командир! Войну он кончит наверняка командиром дивизии.

Он очень долго рассказывал о командире, о его жене, полковом адъютанте; приближался вечер, в открытое окно влетали, вместе с мухами, какие-то неопределенные звуки, где-то далеко оркестр играл «Кармен», а за грудой бочек на соседнем дворе сердитый человек учил солдат петь и яростно кричал:

— Болван! Слушай — такт! Ать, два, левой, левой! Делай — ать, два!

И визгливый тенорок выпевал:

— Хор — делай!

Хор громко, но не ладно делал на мотив «Было дело под Полтавой»:

— Отставить, болваны!

— Я повел двести тридцать, осталось — шестьдесят два, — рассказывал поручик, притопывая ногой.

Самгин слушал его и пытался представить себе — скоро ли и чем кончится эта беседа.

— Сто восемьдесят шесть… семнадцать… — слышал он. — Войну мы ведем, младшее офицерьё. Мы — впереди мужиков, которые ненавидят нас, дворянство, впереди рабочих, которых вы, интеллигенты, настраиваете против царя, дворян и бога…

Он пошатнулся, точдо одна яога у него вдруг стала короче, крепко потер лоб, чмокнул, подумал.

— Я не персонально про вас, а — вообще о штатских, об интеллигентах. У меня двоюродная сестра была замужем за революционером. Студент-горняк, башковатый тип. В седьмом году сослали куда-то… к чорту на кулички. Слушайте: что вы думаете о царе? Об этом жулике Распутине, о царице? Что — вся эта чепуха — правда?

— Отчасти, видимо, правда…

— Отчасти, — проворчал Петров. — А — как велика часть?

— Трудно сказать.

Поручик Петров сел на кушетку, взял саблю, вынул до половины клинок из ножен и вложил его, сталь смачно чмокнула, он повторил и, получив еще более звучный чмок, отшвырнул саблю, сказав:

— Скучно все-таки. В карты играете? Ага! Этот тип, следователь, тоже играет. И жена его… Идемте к ним, они нас обыграют.

Самгин не решился отказаться да и не имел причины, — ему тоже было скучно. В карты играли долго и скучно, сначала в преферанс, а затем в стуколку. За все время игры следователь сказал только одну фразу:

— В конце концов — нельзя понять: ты играешь, или тобой карты играют?

— Так же и обстоятельства, — добавил поручик. Выиграв кучу почтовых марок и бумажных денег, рыженькая, смущенно улыбаясь, заявила:

— Больше — не могу.

— Тогда — давай еще пива, — сказал следователь. Она ушла, начали играть в девятку. Петров непрерывно глотал пиво, но не пьянел, а только урчал, мурлыкал: