Лидия Зиновьева-Аннибал - Тридцать три урода. Сборник

— Есть другие места, — заговорил он, отрывисто и небрежно вытаскивая слова сквозь зубы, — я сюда. Здесь всегда.

— Это ничего, — отвечал Незнакомов с обстоятельною ясностью произношения.

— Мистер Фэрес. Мое имя.

— Здравствуйте, мистер Фэрес. А я — Незнакомов. Вы англичанин?

— Да. Вы здесь часто?

— Здесь? Да, мистер Фэрес. Каждый вечер. Только обыкновенно вон в том углу, против длинного стола. Оттуда лучше всех видно. А сегодня было занято.

— Аэу, так.

Англичанин спросил себе виски с содовой водой и уставился, застылый, в белое пятно крепкой женской шеи под блестящим гребнем черных волос.

Незнакомов не мог более глядеть в свой стакан. Им овладевало беспокойство. Неизмеримые щеки и мертвый свинцовый взгляд англичанина словно присасывали голубо-тусклую пустоту его глаз. Он, несвойственно волнуясь, спросил:

— А вы, собственно, зачем?..

И несвойственно запнулся.

— Что зачем? — переспросил тот беззвучно.

— Я хотел сказать, мистер Фэрес, зачем — сзади?

— Аэу! Сзади? Женщина сзади лучше. С лица не то. Мягко.

— Вы находите? — несвойственное волнение Незнакомова росло. — Это интересно.

— Аэу! Интересно. Находите? Мне и сзади скоро скучно.

— Скучно?

Англичанин наконец отвел медленные серые зрачки от женщины и направил их прилипающий взгляд на Незнакомова. Молча он положил правую руку на стол ладонью вверх. Рука была большая, широкая и казалась мягкою, несмотря на силу, и ладонь показалась Незнакомову очень белою и странно гладкою, потому что ее не бороздили линии жизненных исполнений. Только через ровное, однотонное русло воли и судьбы перерезалась непонятно резкая, решающая черта. И Незнакомов глядел, не понимая, но притянутый. Толкнул нечаянно стакан с красным вином, и алая влага разлилась, подтекла под белую недвинувшуюся руку.

Пальцы рук на красном винном пятне немного растопырились, и каждый из них, длинный и сильный, ожил сам по себе, как бы своею отдельною жизнью, и линии каждого стали так отдельно выразительны. У конца каждого щупальный мускул слегка напухал, нервно напряженный.

Оба они теперь долго и внимательно рассматривали неподвижно лежащую руку. Потом, не поднимая глаз, англичанин лениво выцедил:

— Скульптор.

Покорно Незнакомов подтвердил:

— Я так и думал, мистер Фэрес. Мы братья. Я художник.

— Аэу!

— Я люблю искусство, мистер Фэрес.

— Мягко! — с гадливостью буркнул скульптор.

— Мягко?

Незнакомов терялся. Но неподвижный англичанин вдруг заерзал всею тяжестью широких костей на своем нетвердом стуле, и рука повернулась мгновенно ладонью вниз, а пальцы быстро, жадно и упорно задвигались. Как бы нечаянно ударились по пальцам, к ним мимовольно протянувшимся, Незнакомова, — мягко мчащимся упором отронули всю бледную, женственную, худощавую руку и вновь упали неподвижно навзничь на красное пятно на скатерти. Незнакомов, содрогнувшись, отдернул руку. Скульптор сказал:

— Я всегда пальцами. Глазами нет. И всегда мягко. Вот собака. Есть такое место, под плечом. Тонет глубоко в мякоть, как..

— Прель.

— Аэу! Не знал: прель. You see [79]. Вы видите. Молоко теплое.

— Парное.

— Аэу! Не знал. Вы видите. Гадко. Камень люблю. Теперь не люблю. Камень обманет. Тоже.

Незнакомов сильно взволновался.

— Вот это неправда, мистер Фэрес, про камень. Это неправда. Камень не обманет. И краски тоже не обманут. Нужно только узнать, чего они хотят…

— Аэу! Кто хотят?

— Краски. И камень тоже.

— Про камень знаю.

— А я про краски. Они хотят белого цвета. Но не могут, пока у них тени. Вы узнали, что у красок есть тени и оттого они не могут стать белым? {95}

— Аэу! Я вижу, что все, значит, тени.

— Да. Вот тогда радуга, когда у каждого цвета появится тень.

— Я вижу. Так. Для того, чтобы без тени было, я здесь.

— А! Белые ночи.

— Вы видите. Можете понимать.

— Но, видите ли, весь мир от теней стал.

— Аэу! Не любите?

— Мир-то? Нет, ничего. Я скоро полюблю мир, мистер Фэрес. Вот как пойму еще получше.

Англичанин не слушал теперь. Снова, отвернувшись, притянулся серыми зрачками к белому пятну крепкой двуствольной шеи близко возле. Там пили уже новые бутылки изо льда. И шумели больше. Художник показывал эскизы своих иллюстраций к какому-то заграничному порнографическому изданию. Бранили Ропса {96} за дутый шарлатанизм. Хихикали. В стакане, вновь наполненном красною влагою, Незнакомов наблюдал бледное лицо неизвестной. Она сидела тоскующая, далекая. Улыбалась непонятно. Отвечала вежливо и далеко. Если поднять глаза и поглядеть на тот стол, видны были бледные руки с голубыми жилками, вытянутые по скатерти. Они давали тонкие пальцы поцелуям критика с кабаньим лицом. Незнакомов не любил критика.