Лидия Зиновьева-Аннибал - Тридцать три урода. Сборник

Но скучает ущербом любовь, и скучает ущербом ненависть, и скучает скудная вера. Все протекает. Одно недвижно — певучая тоска утекающей струи. И вверх ко мне тупо глядится сквозь трещину дна — мутный глаз пустоты.

Но сосуды пусты, о, сестры, еще сосуды наши пусты!.. О, сестры, наполните неутолимые их устья! Вот мертвые воды пустынной святости, лейте, о, лейте их на сохнущее дно!.. Огонь, огонь, ты спаяешь трещину медного дна!.. Но огня нам не снести…

Это был мой любимый сон — птичий сон полета.

В глубине скользят, убегая и все множась, луга и поля, реки, горы и океан… Или то я, скользя легко и жутко, лечу все дальше в высоте?

Но вижу свою землю и братьев на ней.

Вот бури, свистя, валят дубы. Вот шуршащая осень крутит мертвый лист над рекой… И весна, нескупая, овеяла в пыль смолистый лепесток северной березы… Вот обивает кручу гор обвал: слышу грохот и разрушение… Потоки хлещут из жерл родимых ледников… Из церкви выносят гроб… И худенький мальчик плачет под красной рябиной…

Вижу смерть, и возникновение, и творчество человека…

Лечу дальше, и мир убегает дальше предо мною, все множась.

Ум молчит перед Тайной. Но, сердце, сердце, ты мир несешь, и еще есть в тебе место, еще есть место — для Бога.

Завтра идет! Мое Завтра идет!.. Кончается Сегодня. Как встречу свое Завтра?

Покорством распятому миру и благословением Креста? Слезами над болью брата, над изменою Матери-Земли? Сыщу ли неуязвимость истекающему сердцу, улегчив свои вожделения? Отражу ли неподкупным духом Мысль, белую, как Бог? Или сгущу навстречу Новому все краски Земли, чтобы венец мой самоцветный сверкал в пьяной пляске свершительных упоений?.. Мне все равно — в чем явится великая Встреча.

В Фениксовом костре {214} встретит Сегодня свое Завтра. В Фениксовом костре сгорит Жертва Ночная для нового Восхода.

Гори, ночная жертва моего Сегодня!..

Утром — Преображение…

Ко мне встал смольный дух парящей земли в бору. И от реки, из травяной заводи, где утаилась тихая вода, несло сырой силой. Голова кружилась. Грудь вбирала вздох, полный, жадный, словно каждая кровинка знала свой жар и свою алость.

Земля живет! Земля живет! Жаркая, алая кровь горит ее огнем — на миг. И упругое тело содрогается чутко ее творящею страстью — на миг. Но Плоть — хозяин своего мига!

Отметну крылатое иго Духа. Его крылья влекут в слепую Вечность. Глубже его высот глубины земные.

От Земли мой Миг, и в прелой заводи крестился, где кишат чудовища болот.

Дохну так, глубже, глубже, всей грудью! За рекой вспахана бархатная новь, и пряные коренья трав вывернуты. Там земля пьяна, за рекой!..

Вот сорваны повязки. И обнажилась пляска. Царица-Плоть — твой вечный миг! Весь в горах лес. И страсть рыдает, и жаден взблеск жестокости, и душен запах крови, и вьется змей сверкающий, взметая прах. И торопит, и гонит дух гниения…

И солнце село. Червленец потускнел. Сгинули алые чары…

О, жадная Земля, ты сеешь страстью, чтобы жать Смертью!..

Иди же, Смерть, последнею судорогой моего упоения!

Утро. Ночь прошла — грез душных, едких, томных; ночь горьких, горьких слез. Свет встал. Свет слепит пугливые глаза.

Что кружит, синее, синее? Купол просвеченного неба кружит миллионами синих искр надо мною.

Уже бьют из небес водопады зарных ливней, и радуги крестят несчетные мосты. Смилуйтесь надо мною, слепящие алмазы!..

Мое сердце пронзилось! Твое сердце, Мир, пронзилось! О, Солнце, красное солнце!

Красная жертва горит на твоем жертвеннике, Сновидец. И кровь течет, дымясь… Река, река — и еще, и еще… Из кровью рыдавшего сердца — четыре дымящихся красным паром реки — реки моей крови. Горят реки! И стали реками моего огня…

И все слилось.

Огонь, только огонь — жадный, тысячетелый змей!

Сплавились сапфиры небес, и алмазы дождей, и красочные хороводы пьяной Земли.

Уже сгорела Жертва на жертвеннике, и четыре реки втекли в свой Океан, и свился огонь молитв и стонов, и воплей, и оргий надмогильных, и жалости кровавой. Свился и закружился.

О, Боже, огненный волчок земных горящих волений в своем крутене закружил все сораспятое, с Тобою, Спаситель, Спаситель, грешные кресты!

И тень умерла… Поток яростного бело-каленого света, вихри кружащихся бело-огненных искр. И больше ничего… Нет больше своего тела, своей души. Так это смерть? Это смерть в отце, — это огненное, белое слияние с отцом? И думала умершая тень: хорошо так умереть.