Джозеф Конрад - Прыжок за борт

О чем он думал и что вспоминал? Кто скажет! Все рухнуло, и он, — тот, кто однажды уклонился от своего долга, — вновь потерял доверие людей. Мне кажется, что тогда-то он и попробовал писать — кому-нибудь писать — и отказался от этой попытки. Одиночество смыкалось над ним. Люди довершили ему свои жизни. Позже, к вечеру, он подошел к двери и позвал Тамб Итама.

— Ну как? — спросил он.

— Много проливают слез. И гнев велик, — ответил Тамб Итам.

Джим поднял на него глаза.

— Ты знаешь, — прошептал он.

— Да, туан, — ответил Тамб Итам. — Твой слуга знает, и ворота заперты. Мы должны будем сражаться.

— Сражаться! За что? — спросил он.

— За нашу жизнь.

— У меня нет жизни, — совсем тихо сказал он.

Тамб Итам слышал, как вскрикнула девушка у двери.

— Кто знает? — отозвался Тамб Итам. — Смелость и хитрость помогут нам бежать. Велик страх в сердцах людей.

Он вышел, размышляя о лодках и открытом море, и оставил Джима наедине с девушкой.

У меня не хватает мужества записать здесь то, что она мне открыла об этом часе, — часе, проведенном с ним в борьбе за свое счастье. Была ли у него какая-нибудь надежда — не знаю. Он был неумолим, и в нарастающем одиночестве дух его, казалось, поднимался над его рухнувшей жизнью. Она кричала ему: «Сражайся!» За что он будет сражаться? По-иному хотел он доказать свою силу и подчинить роковую судьбу. Он вышел во двор, а за ним вышла она с распущенными волосами, искаженным лицом, задыхаясь, и прислонилась к двери.

— Откройте ворота! — приказал он.

Затем, повернувшись к тем, которые находились во дворе, он отпустил их по домам.

— Надолго ли, туан? — робко спросил один из них.

— На всю жизнь, — был ответ.

Безмолвие нависло над городом после взрыва стенаний, пролетевших над рекой, словно порыв ветра из обители скорби. Но шепотом передавались слухи, вселяя в сердца ужас. Разбойники возвращаются на большом корабле, с ними новые люди, и никому во всей стране не удастся спастись. Чувство ненадежности, какое бывает во время землетрясения, захватило жителей, и они шепотом делились своими подозрениями, поглядывая друг на друга, словно им предстало зловещее предзнаменование.

Солнце опускалось к лесам, когда тело Дэна Уориса было принесено в кампонг Дорамина. Четыре человека внесли его, завернутого в белое полотно, которое старая мать выслала навстречу своему возвращавшемуся сыну. Они опустили его к ногам Дорамина, и старик долго сидел неподвижно, положив руки на колени и глядя вниз. Кроны пальм тихо раскачивались, и листья фруктовых деревьев шелестели над его головой. Когда старый накхода поднял наконец глаза, весь его народ, вооруженный, стоял во дворе. Он медленно обвел взглядом толпу, словно разыскивая кого — то. Снова голова его опустилась на грудь. Шепот людей сливался с шелестом листьев.

Малаец, который привез Тамб Итама и девушку в Самаранг, также был здесь. «Он, Дорамин, был не так разгневан, как другие, — сказал он мне, — но поражен ужасом и изумлением перед судьбой человеческой, которая висит над головами людей, словно облако с громом».

Он рассказал мне, что по знаку Дорамина сняли покрывало с тела Дэна Уориса, и все увидели того, кого они так часто называли другом белого господина; он не изменился, веки его были слегка приподняты, словно он пробуждался от сна. Дорамин подался вперед, как человек, разыскивающий что-то, упавшее на землю. Взгляд его блуждал по телу сына, быть может, отыскивая рану. Рана была маленькая — на лбу. Ни слова не было сказано; затем один из приближенных наклонился и снял серебряное кольцо с окоченевшего пальца. В молчании подал он его Дорамину. Унылый и испуганный шепот пробежал по толпе, увидевшей этот знакомый амулет. Старый накхода впился в него расширенными глазами, и вдруг из груди его вырвался отчаянный вопль — рев боли и бешенства, такой же могучий, как рев раненого быка. Величие его гнева и печали вселило ужас в сердце людей. После этого спустилась тишина, и четыре человека отнесли тело в сторону. Они положили его под дерево, и тотчас же все женщины начали протяжно стонать; они выражали свою скорбь пронзительными воплями. Солнце опускалось, и в промежутках между воплями слышались лишь высокие певучие голоса двух стариков, читавших нараспев молитвы из Корана.

В это время Джим стоял, прислонившись к пушечному лафету, и, повернувшись спиной к дому, глядел на реку, а девушка в дверях, задыхаясь, смотрела на него через двор. Тамб Итам стоял неподалеку от своего господина и терпеливо ждал того, что должно было случиться. Вдруг Джим, казалось, погруженный в тихие размышления, повернулся к нему и сказал: