Джеймс Купер - Зверобой

Тишина этого вечера составляла резкий контраст со страстями людей, тогда как надвигавшийся мрак вполне соответствовал их настроению. Солнце закатилось, и лучи его больше не золотили края немногочисленных облаков, сквозь которые струился тускнеющий свет. Но над самыми головами небо затянулось густыми, тяжелыми облаками, что предвещало темную ночь. Поверхность озера была едва подернута мелкой рябью. В воздухе чувствовалось легкое движение; это был не настоящий ветер, а тихие и влажные дуновения, которые по временам усиливались. Люди, находившиеся в «замке», были мрачны и молчаливы, как окрестный пейзаж. Освобожденные пленники чувствовали себя униженными, обесчещенными и томились жаждой мести. Они помнили лишь унизительное обращение, которому подверглись в последние часы плена, совсем забыв о том, что до этого ирокезы относились к ним достаточно снисходительно. Совесть, этот остроглазый наставник, напоминала им, что они пострадали недаром, и все же они думали не о собственной вине, а лишь о том, как отомстить врагу. Остальные сидели в задумчивости. И Зверобой и Юдифь предавались грустным размышлениям, хотя и по весьма разным причинам. Гетти же была теперь совершенно счастлива. Делавар рисовал в своем воображении картины блаженства, которые сулила ему скорая встреча с невестой. При таких обстоятельствах и в таком настроении обитатели «замка» уселись за вечернюю трапезу.

— Знаешь, старый Том, — вскричал вдруг Непоседа, разражаясь взрывом шумного хохота, — ты был здорово похож на связанного медведя, когда растянулся на хемлоковых ветках, и я только удивлялся, почему ты не рычишь! Ну да ладно, с этим покончено. Ни слезами, ни жалобами горю теперь не поможешь. Но еще остался этот негодяй, Расщепленный Дуб, который привез нас сюда. У него замечательный скальп, я сам готов заплатить за него дороже, чем колониальное начальство. Да, в таких делах я чувствую себя щедрым, как губернатор, и готов тягаться с ним дублоном за дублон. Юдифь, милочка, вы сильно горевали обо мне, когда я находился в руках у этих Филипштейнов?

Филипштейнами называлось семейство немцев, проживавшее на Мохауке. Непоседа питал к этим людям величайшую антипатию и в простоте душевной смешивал их с филистимлянами, врагами народа израильского.

— Уровень озера поднялся от наших слез, Гарри Марч, вы сами могли видеть это с берега, — ответила Юдифь с напускным легкомыслием, далеко не соответствовавшим ее истинным чувствам. — Конечно, мы с Гетти очень жалели отца, но, думая о вас, мы прямо-таки заливались слезами.

— Мы жалели бедного Гарри так же, как отца, Юдифь, — простодушно заметила ничего не понимавшая сестра.

— Верно, девочка, верно! Ведь мы жалеем всякого, кто попал в беду, не так ли? — быстро и несколько укоризненно подхватила Юдифь, немного понизив голос. — Во всяком случае, мастер Марч, мы рады видеть вас и еще больше рады, что вы освободились из рук Филипштейнов.

— Да, это препаршивая публика, ничуть не лучше того выводка, который гнездится на Мохауке. Дивлюсь, право, Зверобой, как это тебе удалось выручить нас! За эту маленькую услугу прощаю тебе, что ты помешал мне расквитаться с тем бродягой. Поделись с нами твоим секретом, чтобы при случае мы могли сделать для тебя то же самое. Чем ты их умаслил — ложью или лестью?

— Ни тем ни другим, Непоседа! Мы выкупили вас и заплатили такую высокую цену, что очень прошу тебя: на будущее время остерегайся и не попади снова в плен, иначе наших капиталов не хватит.

— Выкупили? Значит, старому Тому пришлось раскошелиться, потому что за все мое барахло не выкупить даже шерсти, не только шкуры. Такие хитрые бродяги не могли, конечно, за даровщинку отпустить парня, связанного по рукам и ногам и оказавшегося в их полной власти. Но деньги — это деньги, и устоять против них было бы как-то неестественно. В этом отношении индеец и белый одним миром мазаны. Надо признаться, Юдифь, что в конце концов натура у всех одинакова.

Тут Хаттер встал и, сделав знак Зверобою, увел его во внутреннюю комнату. Расспросив охотника, он здесь впервые узнал, какой ценой было куплено их освобождение. Старик не выказал ни досады, ни удивления, услышав о набеге на сундук, и только полюбопытствовал, до самого ли дна было обследовано его содержимое и каким образом удалось отыскать ключ. Зверобой рассказал обо всем с обычной правдивостью, так что к нему невозможно было придраться. Разговор вскоре окончился, и собеседники возвратились в переднюю комнату, служившую одновременно приемной и кухней.