Марсель Эме - Вуивра

Говоря это, он встал, а затем уселся на доску, на то место, где только что сидела Вуивра. Арсен тряхнул вожжами, и лошадь потрусила дальше. До деревни оставалось не больше километра, и он подумал, что будет дома в два часа пополудни. Вскоре после того как они выехали из Доля, небо заволокло тучами, подул почти холодный ветер, так что лошадь могла бежать довольно быстро, не уставая. Вуивра, когда ехала в повозке, лишь понюхала этот ветер, посмотрела на облака и сразу же сказала: «Только что была гроза в шальском лесу над самой Вьей-Луа». По её словам, она умела предсказывать погоду за день, а то и за два, и на вопрос Арсена сообщила, что послезавтра весь день будет лить дождь. Но из всего их долгого разговора в повозке больше всего его поразили слова Вуивры по поводу сестры Жюльетты.

— Ты в хороших отношениях с крупной девицей, что живёт у Мендёров и выглядит, как шведский гренадер?

— Это старшая сестра Мендёров, а мы в ссоре со всей их семьёй.

— Ты сейчас говоришь мне неправду, я видела, как в воскресенье утром она выходила из риги вашего дома.

— Это возможно. В воскресенье утром я ходил на мессу и ничего не могу сказать. Хотя всё это странно.

— Она даже нагнулась, проходя под дверной притолокой. Женщине смешно быть такой крупной. А какая грудь!

Пока Реквием говорил ему о Робиде, мысли Арсена всё ещё были заняты этими событиями воскресного утра. Он был уверен в том, что Жермене не хватило бы смелости проникнуть в ригу по собственной воле. Для того чтобы её туда провести, требовался сообщник, каковым мог быть только Виктор. Юрбен, который, впрочем, был вне подозрений, по-видимому, что-то мастерил в саду, как обычно по утрам в воскресенье. Хотя подобное приключение могло стать началом не слишком желательного сближения между двумя семьями, Арсен не воспринимал его трагически, однако брат предстал перед ним в новом свете. До сих пор он не пытался давать оценку личности Виктора. Довольствуясь одними лишь внешними впечатлениями, он не испытывал потребности проникать в глубь собственных наблюдений или интуитивных догадок, а ещё меньше — сводить их воедино и задумываться над ними. Он привык видеть в нём человека серьёзного, хотя и не слишком энергичного, доброго малого, осторожного оптимиста, и, что довольно часто раздражало его, любящего порассуждать болтуна. Свидание в риге подталкивало его обратить теперь внимание на поведение Виктора, на его высказывания, на разные мелкие факты, обретавшие отныне отчётливый смысл. Теперь Арсен понял, что за резонёрским благоразумием брата, за его добротой и постоянной заботой о справедливости скрывались весьма далёкие от всего этого качества характера. Тут можно было предположить и корыстолюбие, и скупость, и чревоугодие, равно как и склонность приударять за женщинами. Он, например, вспомнил, как странно вёл себя Виктор по отношению к Белетте, когда та только появилась на ферме. Ему внезапно всё стало ясно, и он теперь уже не понимал, как это ему не удалось раскусить брата сразу. При мысли о том, что брат мог тогда навязывать девчонке свои прихоти, Арсен почувствовал, как его разбирает злость и как кулак крепче сжимается на рукоятке хлыста.

— Мне вдруг пришла в голову мысль, — сказал Реквием. — А что если она уже ждёт меня дома?

Арсен ответил невнятным ворчанием. Он прикидывал, как всё могло произойти. Завлекая Жермену Мендёр в ригу, Виктор, возможно, следовал привычке, которую ещё не успел забыть. Скорее всего, он отправился с большой Мендёр в комнату для инвентаря, где стояла кровать Белетты.

Тем временем Реквием, поглощённый мыслью о том, что он встретит Робиде у себя дома, пришёл в лихорадочное возбуждение.

— На улицах Доля я её не нашёл, но это потому, что она побежала на вокзал в Бедюг, чтобы поехать оттуда на девятичасовом поезде. А может, она нашла какую-нибудь повозку, чтобы добраться домой, и у неё не было времени зайти за мной в кафе. А ты как думаешь, Арсен?

— Всё может быть.

Арсен без всякой надобности хлестнул лошадь кнутом по ногам. От неожиданности она скакнула в сторону, едва не утащив повозку в канаву, а потом понеслась галопом. Устыдившись, он голосом успокоил лошадь, и она опять перешла на шаг.

— Мы вот подъезжаем, и я всё больше волнуюсь, — продолжал Реквием, — но в глубине-то души я прекрасно понимаю, что она не вернулась. Поезд, он ведь уходит очень поздно, а для того чтобы подсесть в телегу к кому-нибудь из наших, она слишком горда. Что такое для неё деревенские жители? Да трижды ничего, просто отбросы. А я для неё что такое? Я, Реквием? Просто пень какой-то. Так себе, свиная шкура. Что уж там обманывать себя? Человек я грубый, и я сам это знаю. Ведь такой женщине, как она, с такими манерами и всё прочее, чего ей возиться с каким-то там Реквиемом? Я ведь мужлан. А у неё сплошные каникулы. Она не знает, что такое работа. Она живёт в своём мире, чего там! В мире, о котором мы, наш брат, даже и представления не имеет. Дай ей литр вина, пачку табака, и вот она уже грезит целый день. И я, глупый босяк, ещё надеюсь найти её. Она даже и про моё существование, наверное, забыла.